Я не любил работать в редакции — уж очень чинно и холодно среди застегнутых черных сюртуков, всех этих прекрасных людей, больших людей, но скучных. То ли дело в типографии! Наборщики — это моя любовь. Влетаешь с известием, и сразу все смотрят: что-нибудь новое привез! Первым делом
открываю табакерку. Рады оторваться от скучной ловли букашек. Два-три любителя — потом я их развел много — подойдут, понюхают табаку и чихают. Смех, веселье! И метранпаж рад — после минутного веселого отдыха лучше работают.
Когда сдали первую сдачу, Воронцов
открыл табакерку и сделал то, что он делывал, когда был в особенно хорошем расположении духа: достал старчески сморщенными белыми руками щепотку французского табаку и поднес ее к носу и высыпал.
Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья: подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке, легкой, как пирожное. За ними остановился и
открыл табакерку высокий гайдук с большими бакенбардами и целой дюжиной воротников.
Прошло около четверти часа: Ворошилов стоял и внимательно глядел на мертвеца, словно изучал его или что-то над ним раздумывал и соображал, и наконец, оглянувшись на чтеца, увидал, что и тот на него смотрит и читает наизусть, по памяти. Глаза их встретились. Ворошилов тотчас же опустил на лицо убитого покров и, подойдя к чтецу,
открыл табакерку. Сид, не прерывая чтения, поклонился и помотал отрицательно головой.
Неточные совпадения
— Ну, что за беда, коли и скажет барину? — сам с собой в раздумье, флегматически говорил он,
открывая медленно
табакерку. — Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит, да и за волосы…
— Ну, что ж? Это добрый барин, коли все ругается! — сказал один лакей, медленно, со скрипом
открывая круглую
табакерку, и руки всей компании, кроме Захаровых, потянулись за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и плеванье.
Вынесли из-за печки шкатулку, сняли с нее суконный покров,
открыли золотую
табакерку и бриллиантовый орех, — а в нем блоха лежит, какая прежде была и как лежала.
Платов сорвал зеленый чехол,
открыл шкатулку, вынул из ваты золотую
табакерку, а из
табакерки бриллиантовый орех, — видит: аглицкая блоха лежит там какая была, а кроме ее ничего больше нет.
Я воскрес, смотрю на сверкающее солнце и сам не верю.
Открываю, нюхаю. И всю усталость, весь ужас пережитого как рукой сняло. Я никогда и ничему так не радовался, как этой
табакерке. Это был подарок моего отца.