Неточные совпадения
„Коли десница у меня благословенная, — говаривал он, —
так на
то была воля божия!“ Он был горд; только не силою своею он гордился, а своим званием, происхождением, своим умом-разумом.
— Наш род от вшеда (он
так выговаривал слово швед); от вшеда Харлуса ведется, — уверял он, — в княжение Ивана Васильевича Темного (вон оно когда!) приехал в Россию; и не пожелал
тот вшед Харлус быть чухонским графом — а пожелал быть российским дворянином и в золотую книгу записался. Вот мы, Харловы, откуда взялись!.. И по
той самой причине мы все, Харловы, урождаемся белокурые, очами светлые и чистые лицом! потому снеговики́!
— Может быть, — брякнул он, — наш род точно оченно древний; в
то время как мой пращур в Москву прибыл, сказывают, жил в ней дурак не хуже вашего превосходительства, а
такие дураки нарождаются только раз в тысячу лет.
Особенно выводил его из терпения приютившийся в нашем доме, в качестве не
то шута, не
то нахлебника — брат его покойной жены — некто Бычков, с младых ногтей прозванный Сувениром и
так уже оставшийся Сувениром для всех, даже для слуг, которые, правда, величали его Сувениром Тимофеичем.
Он мгновенно откинет руки назад, струсит и лепечет: «Как прикажете-с!» Под дверями послушать, посплетничать, а главное «шпынять», дразнить — другой у него заботы не было — и «шпынял» он
так, как будто имел на
то право, как будто мстил за что-то.
Я взял у харловского зятя мою лошадь и повел ее в поводу. Мы вместе с ним пошли на гумно, — но
так как ничего в нем особенно любопытного не открыли, притом же он во мне, как в молодом мальчике, не мог предполагать отменную любовь к хозяйству,
то мы и вернулись через сад на дорогу.
— Ах, господи боже мой, батюшка! — перебил он вдруг самого себя и с отчаянием всплеснул руками. — Посмотрите: что это? Целый полуосьминник овса, нашего овса, какой-то злодей выкосил. Каков?! Вот тут и живи! Разбойники, разбойники! Вот уж точно правду говорят, что не верь Еськову, Беськову, Ерину, Белину (
так назывались четыре окрестные деревни). Ах, ах, что это! Рубля, почитай, на полтора, а
то и на два — убытку!
— И
так как я желаю в сем деле, — продолжал, еще более возвысив голос, Харлов, — должный порядок и законность соблюсти,
то покорнейше прошу вашего сыночка, Дмитрия Семеновича, — вас я, сударыня, обеспокоивать не осмеливаюсь, — прошу оного сыночка, Дмитрия Семеновича, родственнику же моему Бычкову в прямой долг вменяю — при совершении формального акта и ввода во владение моих двух дочерей, Анны замужней и Евлампии девицы, присутствовать; который акт имеет быть в действие введен послезавтра, в двенадцатом часу дня, в собственном моем имении Еськове, Козюлькине тож, при участии предержащих властей и чинов, кои уже суть приглашены.
— Молчать! — загремел Харлов. — Прихлопну тебя,
так только мокро будет на
том месте, где ты находился. Да и ты молчи, щенок! — обратился он к Слёткину, — не суйся, куда не велят! Коли я, Мартын Петров Харлов, порешил оный раздельный акт составить,
то кто же может его уничтожить? Против моей воли пойти? Да в свете власти
такой нет…
На возвратном пути никто не мешал Сувениру кривляться и болтать,
так как Квицинский объявил, что ему надоели все эти «никому не нужные» безобразия, и прежде нас отправился домой пешком. На его место к нам в карету сел Житков; отставной майор имел весьма недовольный вид и
то и дело, как таракан, поводил усами.
— Что ты! Что ты! Господь с тобою! Опомнись! — воскликнула матушка. — Какие ты это речи говоришь? Вот то-то вот и есть! Послушался бы меня намедни, как советоваться приезжал! А теперь вот ты себя мучить будешь — вместо
того, чтобы о душе помышлять! Мучить ты себя будешь — а локтя все-таки не укусишь! Да! Теперь вот ты жалуешься, трусишь…
Первое известие, которым встретил меня мой камердинер Прокофий (он же считался господским егерем), было
то, что вальдшнепов налетело видимо-невидимо и что особенно в березовой роще возле Еськова (харловского имения) они
так и кишат.
— Господин Харлов жив? — спросил я Прокофия. Охота нас обоих
так «всецело» поглотила, что мы до
того мгновенья ни о чем другом не разговаривали.
Вальдшнепы попадались довольно часто; но я не обращал на них особенного внимания; я знал, что роща доходила почти до самой усадьбы Харлова, до самого плетня его сада, и пробирался в
ту сторону, хоть и не мог себе представить, как я в самую усадьбу проникну, и даже сомневался в
том, следовало ли мне стараться проникнуть туда,
так как матушка моя гневалась на новых владельцев.
Они внезапно смутились. Евлампия тотчас отступила назад в кусты. Слёткин подумал — и приблизился ко мне. На лице его уже не замечалось и следа
того подобострастного смирения, с которым он, месяца четыре
тому назад, расхаживая по двору харловского дома, перетирал трензель моей лошади; но и
того дерзкого вызова я на нем прочесть не мог,
того вызова, которым это лицо
так поразило меня накануне, на пороге матушкина кабинета. Оно осталось по-прежнему белым и пригожим, но казалось солидней и шире.
Помнится, когда я остался один, меня занимала мысль: как это Харлов не прихлопнул Слёткина
так, «чтобы только мокро было на
том месте, где он находился», — и как это Слёткин не страшился подобной участи?
— Конечно, — заговорил я снова, — вы поступили неосторожно, что все отдали вашим дочерям. Это было очень великодушно с вашей стороны — и я вас упрекать не стану. В наше время это слишком редкая черта! Но если ваши дочери
так неблагодарны,
то вам следует оказать презрение… именно презрение… и не тосковать…
Вернувшись домой, я, разумеется, матушке ни единым словом не намекнул на
то, что видел, но, встретившись с Сувениром, я — черт знает почему — рассказал ему все. Этот противный человек до
того обрадовался моему рассказу,
так визгливо хохотал и даже прыгал, что я чуть не побил его.
— То-то вот; не хотел ты меня тогда послушаться, — промолвила матушка, опускаясь на кресло и слегка помахивая перед носом надушенным платком: очень уже разило от Харлова… в лесном болоте не
так сильно пахнет.
— Ох, не
тем я провинился, сударыня, а гордостью. Гордость погубила меня, не хуже царя Навуходоносора. Думал я: не обидел меня господь бог умом-разумом; коли я что решил — стало,
так и следует… А тут страх смерти подошел… Вовсе я сбился! Покажу, мол, я напоследках силу да власть свою! Награжу — а они должны по гроб чувствовать… (Харлов вдруг весь всколыхался…) Как пса паршивого выгнали из дому вон! Вот их какова благодарность!
Я обомлел; я отроду не бывал свидетелем
такого безмерного гнева. Не человек, дикий зверь метался предо мною! Я обомлел… а Сувенир,
тот от страха под стол забился.
— А
то нешто нет? — подхватили остальные. Мне показалось, что, не будь даже явной опасности, мужики все-таки неохотно исполнили бы приказание своего нового помещика. Чуть ли не одобряли они Харлова, хоть и удивлял он их.
— Эге! — закричал во все горло Харлов. — Армия… вот она, армия! Целую армию против меня выставляют. Хорошо же! Только предваряю, кто ко мне сюда на крышу пожалует — и
того я вверх тормашками вниз спущу! Я хозяин строгий, не в пору гостей не люблю! Так-то!
Сама Анна Мартыновна, конечно, постарела; но
та особенная, сухая и как бы злая прелесть, которая некогда
так меня возбуждала, не совсем ее покинула.
Кончилось
тем, что мы на все ее требования изъявили согласие и
таких понаделали уступок, что оставалось только удивляться.
К удивлению моему, никто не почел нужным опровергнуть
такое ужасное, наверное, ни на чем не основанное обвинение! Это
тем более меня удивило, что, несмотря на приведенные мною бранчивые выражения, уважение к Анне Мартыновне чувствовали все, не исключая неделикатного владельца. Посредник,
тот даже в пафос впал.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе,
то уж не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без
того это
такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?