Неточные совпадения
Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста, в длинном балахоне
с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную
руку, которую тот не сразу ему подал.
Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке
с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил
руки за спину.
— Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы
с недоумением, взял обеими
руками базаровскую «одёженку» и, высоко подняв ее над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдешь к себе на минутку?
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую
руку с длинными розовыми ногтями,
руку, казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом, и подал ее племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», [Рукопожатие (англ.).] он три раза, по-русски, поцеловался
с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его щек, и проговорил...
Он держал в
руках последний нумер Galignani, [«Galignani» — «Galignani s Messenger» — «Вестник Галиньяни» — ежедневная газета, издававшаяся в Париже на английском языке
с 1814 года.
Аркадий
с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от
рук отбился. «Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал, показал себя.] дурным человеком; поживет и
с глупостью отойдет».
Она слыла за легкомысленную кокетку,
с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и шутила
с молодыми людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая
руки, или сидела, вся бледная и холодная, над Псалтырем.
Дверь отворилась, и вошла Фенечка
с Митей на
руках.
И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери
с здоровым ребенком на
руках?
— Н… нет, — произнес
с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он
с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной
руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
Он бросился на диван, заложил
руки за голову и остался неподвижен, почти
с отчаянием глядя в потолок.
Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое мгновение. Кто-то играл
с чувством, хотя и неопытною
рукою «Ожидание» Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.
На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном платье,
с крупными браслетами на коротеньких
руках и кружевною косынкой на голове. Она встала
с дивана и, небрежно натягивая себе на плечи бархатную шубку на пожелтелом горностаевом меху, лениво промолвила: «Здравствуйте, Victor», — и пожала Ситникову
руку.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали
с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и
с озабоченным лицом подал ей
руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», — почувствовал на душе какое-то изящное смирение…
Анна Сергеевна ласково поглядела на них, протянула обоим свою красивую белую
руку и, подумав немного,
с нерешительною, но хорошею улыбкой проговорила...
Красивая борзая собака
с голубым ошейником вбежала в гостиную, стуча ногтями по полу, а вслед за нею вошла девушка лет восемнадцати, черноволосая и смуглая,
с несколько круглым, но приятным лицом,
с небольшими темными глазами. Она держала в
руках корзину, наполненную цветами.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем лице, и розовые
руки с беловатыми кружками на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина
с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила
руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Кончив сонату, Катя, не принимая
рук с клавишей, спросила: «Довольно?» Аркадии объявил, что не смеет утруждать ее более, и заговорил
с ней о Моцарте; спросил ее — сама ли она выбрала эту сонату или кто ей ее отрекомендовал?
Вдруг ему представится, что эти целомудренные
руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти умные глаза
с нежностию — да,
с нежностию остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование.
— Слушаю-с, — со вздохом отвечал Тимофеич. Выйдя из дома, он обеими
руками нахлобучил себе картуз на голову, взобрался на убогие беговые дрожки, оставленные им у ворот, и поплелся рысцой, только не в направлении города.
Базаров встал и толкнул окно. Оно разом со стуком распахнулось… Он не ожидал, что оно так легко отворялось; притом его
руки дрожали. Темная мягкая ночь глянула в комнату
с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого воздуха.
А Базаров, часа два спустя, вернулся к себе в спальню
с мокрыми от росы сапогами, взъерошенный и угрюмый. Он застал Аркадия за письменным столом,
с книгой в
руках, в застегнутом доверху сюртуке.
Аркадий взглянул на нее и значительно наклонил голову. Гости уехали после завтрака. Прощаясь
с Базаровым, Одинцова протянула ему
руку и сказала...
У старушки от радости, от вина, от сигарочного дыма совсем закружилась голова; муж заговорил было
с ней и махнул
рукою.
В переводе на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими
руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась
с места.
— Смотрю я на вас, мои юные собеседники, — говорил между тем Василий Иванович, покачивая головой и опираясь скрещенными
руками на какую-то хитро перекрученную палку собственного изделия,
с фигурой турка вместо набалдашника, — смотрю и не могу не любоваться. Сколько в вас силы, молодости, самой цветущей, способностей, талантов! Просто… Кастор и Поллукс! [Кастор и Поллукс (они же Диоскуры) — мифологические герои-близнецы, сыновья Зевса и Леды. Здесь — в смысле: неразлучные друзья.]
Впрочем, Базарову было не до того, чтобы разбирать, что именно выражали глаза его матери; он редко обращался к ней, и то
с коротеньким вопросом. Раз он попросил у ней
руку «на счастье»; она тихонько положила свою мягкую ручку на его жесткую и широкую ладонь.
С утра уже все приуныло в доме; у Анфисушки посуда из
рук валилась; даже Федька недоумевал и кончил тем, что снял сапоги.
Один, как перст теперь, один!» — повторил он несколько раз и каждый раз выносил вперед свою
руку с отделенным указательным пальцем.
Продолжительное отсутствие сына начинало беспокоить Николая Петровича; он вскрикнул, заболтал ногами и подпрыгнул на диване, когда Фенечка вбежала к нему
с сияющими глазами и объявила о приезде «молодых господ»; сам Павел Петрович почувствовал некоторое приятное волнение и снисходительно улыбался, потрясая
руки возвратившихся странников.
Не хватало
рук для жатвы: соседний однодворец,
с самым благообразным лицом, порядился доставить жнецов по два рубля
с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а тут
с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
Не стесняясь его присутствием, она возилась
с своим ребенком и однажды, когда у ней вдруг закружилась и заболела голова, из его
рук приняла ложку лекарства.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он
с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся, словно из земли вырастал за ее спиною в своем сьюте,
с неподвижным зорким лицом и
руками в карманах.
— Я должен извиниться, что мешаю вам в ваших ученых занятиях, — начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими
руками на красивую трость
с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени… не более.
— Все это вздор… Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, — промолвил
с расстановкой Павел Петрович, — и… надо… опять… — Он хотел было дернуть себя за ус, но
рука его ослабела, глаза закатились, и он лишился чувств.
Час спустя Павел Петрович уже лежал в постели
с искусно забинтованною ногой. Весь дом переполошился; Фенечке сделалось дурно. Николай Петрович втихомолку ломал себе
руки, а Павел Петрович смеялся, шутил, особенно
с Базаровым; надел тонкую батистовую рубашку, щегольскую утреннюю курточку и феску, не позволил опускать шторы окон и забавно жаловался на необходимость воздержаться от пищи.
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что сталось
с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее
руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая…
И Аркадий и Катя молчали; он держал в
руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые,
с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног.
А Катя уронила обе
руки вместе
с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться
с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое платье так, что оно было у него под
рукою.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и
с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил
руки ее сестры.
Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное лицо. «Этот меня любил!» — подумала она — и жалко ей стало его, и
с участием протянула она ему
руку.
Однажды, в его присутствии, Василий Иванович перевязывал мужику раненую ногу, но
руки тряслись у старика, и он не мог справиться
с бинтами; сын ему помог и
с тех пор стал участвовать в его практике, не переставая в то же время подсмеиваться и над средствами, которые сам же советовал, и над отцом, который тотчас же пускал их в ход.
Василий Иванович вдруг побледнел весь и, ни слова не говоря, бросился в кабинет, откуда тотчас же вернулся
с кусочком адского камня в
руке. Базаров хотел было взять его и уйти.
Она наконец схватила его за
руку и судорожно, почти
с угрозой промолвила: «Да что
с ним?» Тут он спохватился и принудил себя улыбнуться ей в ответ; но, к собственному ужасу, вместо улыбки у него откуда-то взялся смех.
— Благодетельница! — воскликнул Василий Иванович и, схватив ее
руку, судорожно прижал ее к своим губам, между тем как привезенный Анной Сергеевной доктор, маленький человек в очках,
с немецкою физиономией, вылезал не торопясь из кареты. — Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен! Жена! жена!.. К нам ангел
с неба…
Павел Петрович облобызался со всеми, не исключая, разумеется, Мити; у Фенечки он, сверх того, поцеловал
руку, которую та еще не умела подавать как следует, и, выпивая вторично налитый бокал, промолвил
с глубоким вздохом...
— В память Базарова, — шепнула Катя на ухо своему мужу и чокнулась
с ним. Аркадий в ответ пожал ей крепко
руку, но не решился громко предложить этот тост.