Неточные совпадения
— Евгений Васильев, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое,
с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми
глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
Прокофьич не спускал
с него
глаз и только губами пожевывал.
Это была молодая женщина лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая,
с темными волосами и
глазами,
с красными, детски-пухлявыми губками и нежными ручками.
— Я? — спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что это очень лестно? — прибавила она
с незначительною усмешкой, а
глаза глядели все так же странно.
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата
с управляющим, высоким и худым человеком
с сладким чахоточным голосом и плутовскими
глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить мужиков пьяницами и ворами.
Он начал
с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать
с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на
глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей...
Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял
глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, — повторил он
с ожесточением, — английских аристократов.
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал
глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться
с вами, — прибавил он вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали
с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые
глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Аркадий отошел в сторону, но продолжал наблюдать за нею: он не спускал
с нее
глаз и во время кадрили.
Она так же непринужденно разговаривала
с своим танцором, как и
с сановником, тихо поводила головой и
глазами и раза два тихо засмеялась.
Она возвращалась, садилась снова, брала веер, и даже грудь ее не дышала быстрее, а Аркадий опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить
с ней, глядя в ее
глаза, в ее прекрасный лоб, во все ее милое, важное и умное лицо.
«Вот тебе раз! бабы испугался!» — подумал он и, развалясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова не спускала
с него своих ясных
глаз.
Красивая борзая собака
с голубым ошейником вбежала в гостиную, стуча ногтями по полу, а вслед за нею вошла девушка лет восемнадцати, черноволосая и смуглая,
с несколько круглым, но приятным лицом,
с небольшими темными
глазами. Она держала в руках корзину, наполненную цветами.
Катя, которая не спеша подбирала цветок к цветку,
с недоумением подняла
глаза на Базарова — и, встретив его быстрый и небрежный взгляд, вспыхнула вся до ушей. Анна Сергеевна покачала головой.
Базаров говорил все это
с таким видом, как будто в то же время думал про себя: «Верь мне или не верь, это мне все едино!» Он медленно проводил своими длинными пальцами по бакенбардам, а
глаза его бегали по углам.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина
с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми
глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Раз она где-то за границей встретила молодого красивого шведа
с рыцарским выражением лица,
с честными голубыми
глазами под открытым лбом; он произвел на нее сильное впечатление, но это не помешало ей вернуться в Россию.
Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти умные
глаза с нежностию — да,
с нежностию остановятся на его
глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование.
Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок,
с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным лицом и крошечными слезинками в съеженных
глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в своей коротенькой чуйке [Чуйка — верхняя одежда, длинный суконный кафтан.] из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах.
— Итак, вы считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, — продолжала она тем же голосом, не спуская
глаз с окна. — А я так знаю о себе, что я очень несчастлива.
«Или?» — произнесла она вдруг, и остановилась, и тряхнула кудрями… Она увидела себя в зеркале; ее назад закинутая голова
с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых
глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…
Одинцова раза два — прямо, не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное,
с опущенными
глазами,
с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить
с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась.
Арина Власьевна не замечала Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком свое круглое лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она не сводила
глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать, на сколько времени он приехал, но спросить она его боялась.
Арина Власьевна сперва помолилась всласть, потом долго-долго беседовала
с Анфисушкой, которая, став как вкопанная перед барыней и вперив в нее свой единственный
глаз, передавала ей таинственным шепотом все свои замечания и соображения насчет Евгения Васильевича.
Встав
с постели, Аркадий раскрыл окно — и первый предмет, бросившийся ему в
глаза, был Василий Иванович. В бухарском шлафроке, подпоясанный носовым платком, старик усердно рылся в огороде. Он заметил своего молодого гостя и, опершись на лопатку, воскликнул...
«Молодые люди до этого не охотники», — твердил он ей (нечего говорить, каков был в тот день обед: Тимофеич собственною персоной скакал на утренней заре за какою-то особенною черкасскою говядиной; староста ездил в другую сторону за налимами, ершами и раками; за одни грибы бабы получили сорок две копейки медью); но
глаза Арины Власьевны, неотступно обращенные на Базарова, выражали не одну преданность и нежность: в них виднелась и грусть, смешанная
с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор.
Впрочем, Базарову было не до того, чтобы разбирать, что именно выражали
глаза его матери; он редко обращался к ней, и то
с коротеньким вопросом. Раз он попросил у ней руку «на счастье»; она тихонько положила свою мягкую ручку на его жесткую и широкую ладонь.
Продолжительное отсутствие сына начинало беспокоить Николая Петровича; он вскрикнул, заболтал ногами и подпрыгнул на диване, когда Фенечка вбежала к нему
с сияющими
глазами и объявила о приезде «молодых господ»; сам Павел Петрович почувствовал некоторое приятное волнение и снисходительно улыбался, потрясая руки возвратившихся странников.
— Все это вздор… Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, — промолвил
с расстановкой Павел Петрович, — и… надо… опять… — Он хотел было дернуть себя за ус, но рука его ослабела,
глаза закатились, и он лишился чувств.
Но усовершенствованный слуга, казалось, не понимал его слов и не двигался
с места. Павел Петрович медленно открыл
глаза. «Кончается!» — шепнул Петр и начал креститься.
Виновник всего этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на четвертой версте, при повороте дороги, в последний раз предстала его
глазам развернутая в одну линию кирсановская усадьба
с своим новым господским домом, он только сплюнул и, пробормотав: «Барчуки проклятые», плотнее завернулся в шинель.
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что сталось
с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая…
А Катя уронила обе руки вместе
с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные
глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный
глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения.
С пыльною шинелью на плечах,
с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился
с шумными восклицаниями к нему на шею.
— Где понять! — отвечал другой мужик, и, тряхнув шапками и осунув кушаки, оба они принялись рассуждать о своих делах и нуждах. Увы! презрительно пожимавший плечом, умевший говорить
с мужиками Базаров (как хвалился он в споре
с Павлом Петровичем), этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их
глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового…
Часу в первом утра он,
с усилием раскрыв
глаза, увидел над собою при свете лампадки бледное лицо отца и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на своего сына.
— Евгений, — продолжал Василий Иванович и опустился на колени перед Базаровым, хотя тот не раскрывал
глаз и не мог его видеть. — Евгений, тебе теперь лучше; ты, бог даст, выздоровеешь; но воспользуйся этим временем, утешь нас
с матерью, исполни долг христианина! Каково-то мне это тебе говорить, это ужасно; но еще ужаснее… ведь навек, Евгений… ты подумай, каково-то…
Голос старика перервался, а по лицу его сына, хотя он и продолжал лежать
с закрытыми
глазами, проползло что-то странное.
Она взглянула на Базарова… и остановилась у двери, до того поразило ее это воспаленное и в то же время мертвенное лицо
с устремленными на нее мутными
глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у ней в голове.
— Прощайте, — проговорил он
с внезапной силой, и
глаза его блеснули последним блеском. — Прощайте… Послушайте… ведь я вас не поцеловал тогда… Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…