Неточные совпадения
В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, [Кандидат —
лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою
на житье.
На вид ему было лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро;
лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы красоты замечательной: особенно хороши были светлые, черные, продолговатые глаза.
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился
на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно; все эти чувства были в нем, но в виде ощущений — и то неясных; а с
лица не сходила краска, и сердце билось.
Она надела
на него красную рубашечку с галуном
на вороте, причесала его волосики и утерла
лицо: он дышал тяжело, порывался всем телом и подергивал ручонками, как это делают все здоровые дети; но щегольская рубашечка, видимо,
на него подействовала: выражение удовольствия отражалось
на всей его пухлой фигурке.
— Это дядя, — промолвила Фенечка, склоняя к нему свое
лицо и слегка его встряхивая, между тем как Дуняша тихонько ставила
на окно зажженную курительную свечку, подложивши под нее грош.
— Нет, седьмой; как можно! — Ребенок опять засмеялся, уставился
на сундук и вдруг схватил свою мать всею пятерней за нос и за губы. — Баловник, — проговорила Фенечка, не отодвигая
лица от его пальцев.
«Уж не немка ли здесь хозяйка?» — пришло ему
на мысль; но хозяйкой оказалась русская, женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным
лицом и степенною речью.
Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое
лицо; он чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали
на солнце жемчужные зубки.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным
лицом, как будто вся вселенная глядит
на него в это мгновенье…
Возникшие по этому поводу распри приняли, наконец, такие размеры, что министерство в Петербурге нашло необходимым послать доверенное
лицо с поручением разобрать все
на месте.
Аркадий посмотрел
на базаровского ученика. Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем приятных чертах его прилизанного
лица; небольшие, словно вдавленные глаза глядели пристально и беспокойно, и смеялся он беспокойно: каким-то коротким, деревянным смехом.
В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее
лица неприятно действовало
на зрителя.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос
на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее
лица.
Дождавшись конца кадрили, Ситников подвел Аркадия к Одинцовой; но едва ли он был коротко с ней знаком: и сам он запутался в речах своих, и она глядела
на него с некоторым изумлением. Однако
лицо ее приняло радушное выражение, когда она услышала фамилию Аркадия. Она спросила его, не сын ли он Николая Петровича?
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным
лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», — почувствовал
на душе какое-то изящное смирение…
На ней было легкое барежевое платье; гладко зачесанные за уши волосы придавали девическое выражение ее чистому и свежему
лицу.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок
на всем
лице, и розовые руки с беловатыми кружками
на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
— И так-таки у вас ни капельки художественного смысла нет? — промолвила она, облокотясь
на стол и этим самым движением приблизив свое
лицо к Базарову. — Как же вы это без него обходитесь?
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок
лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло,
на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула
на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и
на чепце были ярко-желтые ленты.
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта. Она играла очень хорошо, хотя немного строго и сухо. Не отводя глаз от нот и крепко стиснув губы, сидела она неподвижно и прямо, и только к концу сонаты
лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала
на темную бровь.
Раз она где-то за границей встретила молодого красивого шведа с рыцарским выражением
лица, с честными голубыми глазами под открытым лбом; он произвел
на нее сильное впечатление, но это не помешало ей вернуться в Россию.
Одинцова раза два — прямо, не украдкой — посмотрела
на его
лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону и остановилась.
— Ах, Василий Иваныч, — пролепетала старушка, — в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшень-ку… — И, не разжимая рук, она отодвинула от Базарова свое мокрое от слез, смятое и умиленное
лицо, посмотрела
на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил
лицом на своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
Старик один засмеялся; Аркадий выразил улыбку
на своем
лице. Базаров только затянулся. Беседа продолжалась таким образом около часа; Аркадий успел сходить в свою комнату, которая оказалась предбанником, но очень уютным и чистым. Наконец вошла Танюша и доложила, что обед готов.
Арина Власьевна не замечала Аркадия, не потчевала его; подперши кулачком свое круглое
лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки
на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она не сводила глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось узнать,
на сколько времени он приехал, но спросить она его боялась.
— Пожалуй; только ты не смотри
на меня: всякого человека
лицо глупо, когда он спит.
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным
лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а тут с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм
на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
Фенечка подняла
на Базарова свои глаза, казавшиеся еще темнее от беловатого отблеска, падавшего
на верхнюю часть ее
лица. Она не знала — шутит ли он или нет.
Фенечка вытянула шейку и приблизила
лицо к цветку… Платок скатился с ее головы
на плеча; показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка растрепанных волос.
Базаров обернулся и увидал бледное
лицо Николая Петровича, сидевшего
на дрожках. Он соскочил с них, прежде нежели они остановились, и бросился к брату.
Анна Сергеевна глубоко вздохнула, как человек, только что взобравшийся
на высокую гору, и
лицо ее оживилось улыбкой. Она вторично протянула Базарову руку, и отвечала
на его пожатие.
Так люди
на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как
на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же
на всех
лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив,
лицо его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался
на что-то.
Одинцова посмотрела
на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное
лицо. «Этот меня любил!» — подумала она — и жалко ей стало его, и с участием протянула она ему руку.
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при свете лампадки бледное
лицо отца и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся
на цыпочках и, до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел
на своего сына.
Все в доме вдруг словно потемнело; все
лица вытянулись, сделалась странная тишина; со двора унесли
на деревню какого-то горластого петуха, который долго не мог понять, зачем с ним так поступают.
Он отправлялся
на несколько мгновений в сад, стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не сходило у него с
лица), и возвращался снова к сыну, стараясь избегать расспросов жены.
Она взглянула
на Базарова… и остановилась у двери, до того поразило ее это воспаленное и в то же время мертвенное
лицо с устремленными
на нее мутными глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у ней в голове.
Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее
на содрогание ужаса мгновенно отразилось
на помертвелом
лице.
«Я говорил, что я возропщу, — хрипло кричал он, с пылающим, перекошенным
лицом, потрясая в воздухе кулаком, как бы грозя кому-то, — и возропщу, возропщу!» Но Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у него
на шее, и оба вместе пали ниц.
Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем
на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными
лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.