Неточные совпадения
— Что-то на дачу больно похоже
будет… а впрочем, это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право, мне кажется, нигде в мире
так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…
— Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения… ну, равновесие и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Все-таки это поощрять надо — английские рукомойники, то
есть прогресс!
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а
так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и
буду знать, что и у нас внутри делается.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень
было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало
быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности
такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
— Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало
быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?
— Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что
такое наука — наука вообще?
Есть науки, как
есть ремесла, звания; а наука вообще не существует вовсе.
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она
так страстно его не любила… но через месяц все уже
было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее другом, как будто дружба с
такою женщиной
была возможна…
— Ну, я
так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще
будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (
так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча
выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым
так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может
быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете,
был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд,
так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто
были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может
быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И
такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с
таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
Николай Петрович продолжал ходить и не мог решиться войти в дом, в это мирное и уютное гнездо, которое
так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не в силах
был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этою грустию, с этою тревогой…
Матвей Ильич все-таки
был сановник, хоть и считался либералом.
— Это напрасно. Здесь
есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это говорю не в силу старинных понятий; я вовсе не полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество;
был в России более популярен, чем в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону и его романтическим героям.] смешон, il a fait son temps. [Прошло его время (фр.).]
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал
такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение
будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
— Все
такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем
было собралась.
—
Есть, — отвечала Евдоксия, — да все они
такие пустые. Например, mon amie [Моя приятельница (фр.).] Одинцова — недурна. Жаль, что репутация у ней какая-то… Впрочем, это бы ничего, но никакой свободы воззрения, никакой ширины, ничего… этого. Всю систему воспитания надобно переменить. Я об этом уже думала; наши женщины очень дурно воспитаны.
Народу
было пропасть, и в кавалерах не
было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым
так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
Нос у ней
был немного толст, как почти у всех русских, и цвет кожи не
был совершенно чист; со всем тем Аркадий решил, что он еще никогда не встречал
такой прелестной женщины.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле». Он говорил о нем
так подробно и с
таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он
так хорошо провел с ней около часа! Правда, он в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало
быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
— Воображаю, как ты меня расписывал! Впрочем, ты поступил хорошо. Вези меня. Кто бы она ни
была — просто ли губернская львица или «эманципе» вроде Кукшиной, только у ней
такие плечи, каких я не видывал давно.
Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного
напева, внезапно возникают порывы
такой горестной, почти трагической скорби… Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились не к Кате. Глядя на нее, он только подумал: «А ведь недурно играет эта барышня, и сама она недурна».
Аркадию
было хорошо с Катей, Одинцовой — с Базаровым, а потому обыкновенно случалось
так: обе парочки,
побыв немного вместе, расходились каждая в свою сторону, особенно во время прогулок.
Одинцова
была к ней довольно равнодушна,
так же как и Базаров.
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). — В город по господским делам ехали да про вашу милость услыхали,
так вот и завернули по пути, то
есть — посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить!
— Оттого, что вы сами мне сказали, что скучаете только тогда, когда ваш порядок нарушается. Вы
так непогрешительно правильно устроили вашу жизнь, что в ней не может
быть места ни скуке, ни тоске… никаким тяжелым чувствам.
— И вы находите, что я непогрешительна… то
есть что я
так правильно устроила свою жизнь?
— Евгений Васильич, извините меня, но я позвала вас сюда не с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний разговор. Вы ушли
так внезапно… Вам не
будет скучно?
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались
такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы — с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете
так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама
была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может
быть, через
такие же испытания, как и вы.
— Как хотите, — продолжала она, — а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы
будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
Он чувствовал, что тяжело ему
будет расстаться с этою жизнью, к которой он
так привык; но и оставаться одному
было как-то странно.
— У меня очень покойная коляска, — прибавил несчастный молодой человек, обращаясь к Аркадию, — я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять ваш тарантас,
так оно даже удобнее
будет.
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня
такая сердобольная: коли брюха не отрастил да не
ешь десять раз в день, она и убивается. Ну, отец ничего, тот сам
был везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.
Мужчине некогда заниматься
такими пустяками; мужчина должен
быть свиреп, гласит отличная испанская поговорка.
— Через несколько минут ваша комната
будет готова принять вас, — воскликнул он с торжественностию, — Аркадий… Николаич?
так, кажется, вы изволите величаться? А вот вам и прислуга, — прибавил он, указывая на вошедшего с ним коротко остриженного мальчика в синем, на локтях прорванном, кафтане и в чужих сапогах. — Зовут его Федькой. Опять-таки повторяю, хоть сын и запрещает, не взыщите. Впрочем, трубку набивать он умеет. Ведь вы курите?
— Лазаря
петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений, не думай, что я хочу,
так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
— Как же это
так? Ведь ты доктором хочешь
быть?
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить,
так ничтожна перед вечностию, где меня не
было и не
будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— Надо бы
так устроить жизнь, чтобы каждое мгновение в ней
было значительно, — произнес задумчиво Аркадий.
— В самом деле? Солнце меня, должно
быть, распарило, да и малины нельзя
так много
есть.
— Ну, не сказал,
так мог и должен
был сказать в качестве поэта. Кстати, он, должно
быть, в военной службе служил.
— Ну да, священник; он у нас… кушать
будет… Я этого не ожидал и даже не советовал… но как-то
так вышло… он меня не понял… Ну, и Арина Власьевна… Притом же он у нас очень хороший и рассудительный человек.
— Может
быть; тебе со стороны видней. Коли может женщина получасовую беседу поддержать, это уж знак хороший. А я все-таки уеду.
Нужно
было разбирать враждующие стороны, кричать самому до хрипоты, зная наперед, что к правильному решению все-таки прийти невозможно.
— Да ведь сто лет! У нас бабушка
была восьмидесяти пяти лет —
так уж что же это
была за мученица! Черная, глухая, горбатая, все кашляла; себе только в тягость. Какая уж это жизнь!
—
Так лучше
быть молодою?
— Что же касается до самых условий поединка, но
так как у нас секундантов не
будет, — ибо где ж их взять?
— В
таком случае предлагаю вам мои. Вы можете
быть уверены, что вот уже пять лет, как я не стрелял из них.