Неточные совпадения
Он встряхнул кудрями и самоуверенно,
почти с вызовом, глянул вверх, на небо. Берсенев поднял на него глаза.
Руки у ней были узкие, розовые,
с длинными пальцами, ноги тоже узкие; она ходила быстро,
почти стремительно, немного наклоняясь вперед.
Гувернантка эта очень любила литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению, но чтение одно ее не удовлетворяло: она
с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо,
с невольною важностью,
почти с волнением.
Катя ее ненавидела и все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить на всей Божьей воле;
с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела на Катю, и все в ней тогда — ее черные быстрые,
почти звериные глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным.
Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а
с шестнадцатилетнего возраста она стала
почти совсем независима; она зажила собственною своею жизнию, но жизнию одинокою.
Он нанимал комнату у самого того портного, который столь равнодушно взирал из форточки на затруднение забредшего человека, — большую,
почти совсем пустую комнату
с темно-зелеными стенами, тремя квадратными окнами, крошечною кроваткой в одном углу, кожаным диванчиком в другом и громадной клеткой, подвешенной под самый потолок; в этой клетке когда-то жил соловей.
Школьники не подозревали тогда, что этот угрюмый, никогда не улыбавшийся господин,
с журавлиной походкой и длинным носом — сердцем сокрушался и болел о каждом из них
почти так же, как о собственном сыне.
Шубин
почти не показывался; он
с лихорадочною деятельностью занялся своим искусством: либо сидел взаперти у себя в комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни в Москве, где у него была студия, куда приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и учителя.
Берсенев понимал, что воображение Елены поражено Инсаровым, и радовался, что его приятель не провалился, как утверждал Шубин; он
с жаром, до малейших подробностей, рассказывал ей все, что знал о нем (мы часто, когда сами хотим понравиться другому человеку, превозносим в разговоре
с ним наших приятелей,
почти никогда притом не подозревая, что мы тем самым себя хвалим), и лишь изредка, когда бледные щеки Елены слегка краснели, а глаза светлели и расширялись, та нехорошая, уже им испытанная, грусть щемила его сердце.
Поверьте, в другое время я в особенности был бы очень рад сблизиться
с вами, ибо замечаю в вас такое феноменальное развитие мускулов biceps, tpiceps и deltoideus, что, как ваятель,
почел бы за истинное счастие иметь вас своим натурщиком; но на сей раз оставьте нас в покое.
Сидеть
с матерью, ничего не подозревающей, выслушивать ее, отвечать ей, говорить
с ней — казалось Елене чем-то преступным; она чувствовала в себе присутствие какой-то фальши; она возмущалась, хотя краснеть ей было не за что; не раз поднималось в ее душе
почти непреодолимое желание высказать все без утайки, что бы там ни было потом.
Не скоро она совладела
с собою. Но прошла неделя, другая. Елена немного успокоилась и привыкла к новому своему положению. Она написала две маленькие записочки Инсарову и сама отнесла их на
почту — она бы ни за что, и из стыдливости и из гордости, не решилась довериться горничной. Она начинала уже поджидать его самого… Но вместо его, в одно прекрасное утро, прибыл Николай Артемьевич.
Инсаров сидел у себя в комнате и в третий раз перечитывал письма, доставленные ему из Болгарии
с «оказией»; по
почте их боялись посылать.
— Кто она? — проговорил
почти с испугом Берсенев.
— Я тебя не понимаю. Ты меня прогоняешь?.. Что это ты делаешь? — проговорила она вдруг: он склонился
с дивана
почти до полу и приник губами к ее ногам. — Не делай этого, Дмитрий… Дмитрий…
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота,
с крупной запонкой, охватывала его полную шею и расходилась широкими, свободными складками на его
почти женской груди, оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки
с квасом, а в ногах Увара Ивановича, на постели, сидел, подгорюнившись, Шубин.
На пути из России Инсаров пролежал
почти два месяца больной в Вене и только в конце марта приехал
с женой в Венецию: он оттуда надеялся пробраться через Зару в Сербию, в Болгарию; другие пути ему были закрыты.
Гондолы
с своими маленькими красными огонечками, казалось, еще неслышнее и быстрее бежали; таинственно блистали их стальные гребни, таинственно вздымались и опускались весла над серебряными рыбками возмущенной струи; там-сям коротко и негромко восклицали гондольеры (они теперь никогда не поют); других звуков
почти не было слышно.
Он поправился: — Никанора Васильевича, и очень счастлив, что имею наконец
честь с вами познакомиться.
Неточные совпадения
Люлюков. Имею
честь поздравить, Анна Андреевна! (Подходит к ручке и потом, обратившись к зрителям, щелкает языком
с видом удальства.)Марья Антоновна! Имею
честь поздравить. (Подходит к ее ручке и обращается к зрителям
с тем же удальством.)
Бобчинский (перебивая).Марья Антоновна, имею
честь поздравить! Дай бог вам всякого богатства, червонцев и сынка-с этакого маленького, вон энтакого-с (показывает рукою), чтоб можно было на ладонку посадить, да-с! Все будет мальчишка кричать: уа! уа! уа!
Почтмейстер. Почему же?
почту за величайшее счастие. Вот-с, извольте. От души готов служить.
Артемий Филиппович. Имею
честь поздравить
с необыкновенным счастием. Я душевно обрадовался, когда услышал. (Подходит к ручке Анны Андреевны.)Анна Андреевна! (Подходя к ручке Марьи Антоновны.)Марья Антоновна!
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда
почти ровен, в разговоре
с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.