Неточные совпадения
— Нет, брат, не подвигается. От этого лица можно в отчаяние прийти. Посмотришь, линии чистые, строгие, прямые; кажется, не трудно схватить сходство. Не тут-то было… Не дается,
как клад в руки. Заметил ты,
как она слушает? Ни одна черта не тронется, только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от него меняется вся фигура. Что тут прикажешь делать скульптору, да
еще плохому? Удивительное существо… странное существо, — прибавил он после короткого молчания.
Он никогда
еще так не говорил с ней,
как в тот вечер.
— Сядьте, — сказал он и сам присел на край стола. — У меня, вы видите,
еще беспорядок, — прибавил Инсаров, указывая на груду бумаг и книг на полу, —
еще не обзавелся,
как должно. Некогда
еще было.
— В клуб? — горько прошептала она. — Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей собственного завода — да
еще серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный человек, — прибавила она, возвысив голос, — не в клуб вы едете. А ты, Paul, — продолжала она, вставая, —
как тебе не стыдно? Кажется, не маленький. Вот теперь у меня голова заболела. Где Зоя, не знаешь?
— Я прошу вас не смотреть на меня, — начал он, — а заговариваю с вами: противоречие явное! Но это все равно, мне не впервой. Я сейчас вспомнил, что я
еще не попросил у вас
как следует прощения в моей глупой вчерашней выходке. Вы не сердитесь на меня, Елена Николаевна?
Инсаров не успел
еще умолкнуть,
как дверь растворилась и на пороге появился Шубин.
— Слышала, — отвечала она, — и слышала,
как вы его назвали. Удивляюсь вам, право. Нога господина Инсарова
еще здесь не была, а вы уже считаете за нужное ломаться.
Берсенев не успел
еще прочесть страницу из Раумера,
как горсть брошенного мелкого песку стукнула о стекла его окна. Он невольно вздрогнул, раскрыл окно и увидал Шубина, бледного
как полотно.
Еще замечание: ты с ним никогда на ты не будешь, и никто с ним на ты не бывал; я,
как артист, ему противен, чем я горжусь.
Не гребите, вы!» Мокрые весла поднялись на воздух,
как крылья, и так и замерли, звонко роняя капли; лодка проплыла
еще немного и остановилась, чуть-чуть закружившись на воде,
как лебедь.
Заря уже занималась в небе, когда оба приятеля возвратились на свою квартиру. Солнце
еще не вставало, но уже заиграл холодок, седая роса покрыла травы, и первые жаворонки звенели высоко-высоко в полусумрачной воздушной бездне, откуда,
как одинокий глаз, смотрела крупная последняя звезда.
…Я все
еще робею с господином Инсаровым. Не знаю, отчего; я, кажется, не молоденькая, а он такой простой и добрый. Иногда у него очень серьезное лицо. Ему, должно быть, не до нас. Я это чувствую, и мне
как будто совестно отнимать у него время. Андрей Петрович — другое дело. Я с ним готова болтать хоть целый день. Но и он мне все говорит об Инсарове. И
какие страшные подробности! Я его видела сегодня ночью с кинжалом в руке. И будто он мне говорит: «Я тебя убью и себя убью».
Какие глупости!
Елена
еще крепче стиснула его руку и
еще ниже наклонила голову,
как бы желая спрятать от чужого взора румянец стыда, обливший внезапным пламенем все лицо ее и шею.
Елена взялась за книгу, потом за шитье, потом опять за книгу; потом она дала себе слово пройтись сто раз по одной аллее, и прошлась сто раз; потом она долго смотрела,
как Анна Васильевна пасьянс раскладывала… да взглянула на часы:
еще десяти не было.
— Погодите
еще немножко, — сказала Елена. — Вы
как будто боитесь меня. А я храбрее вас, — прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле. — Я могу вам сказать… хотите?.. отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла?
Еще никто в доме отставного гвардии поручика Стахова не видал его таким кислым и в то же время таким самоуверенным и важным,
как в тот день.
— Что мне в голову пришло! Помнится, я была
еще маленькая… У нас ушла горничная. Ее поймали, простили, и она долго жила у нас… а все-таки все ее величали: Татьяна беглая. Не думала я тогда, что и я, может быть, буду беглая,
как она.
— А мне двадцать.
Еще много времени впереди. А! ты хотел убежать от меня? Тебе не нужно было русской любви, болгар! Посмотрим теперь,
как ты от меня отделаешься! Но что бы было с нами, если б я тогда не пошла к тебе!
Инсаров решился подождать
еще более положительных известий, а сам начал готовиться к отъезду. Дело было очень трудное. Собственно, для него не предстояло никаких препятствий: стоило вытребовать паспорт, — но
как быть с Еленой? Достать ей паспорт законным путем было невозможно. Обвенчаться с ней тайно, а потом явиться к родителям… «Они тогда отпустят нас, — думал он. — А если нет? Мы все-таки уедем. А если они будут жаловаться… если… Нет, лучше постараться достать как-нибудь паспорт».
Кто его знает, вчера
еще с утра был на ногах, вечером только пить просил, наша хозяйка ему и воду носила, а ночью залопотал, нам-то слышно, потому перегородка; а сегодня утром уж и без языка, лежит,
как пласт, а жар от него, Боже ты мой!
Берсенев вскочил,
как ужаленный; но Елена не шевельнулась, не вскрикнула. Казалось, она все поняла в одно мгновение. Страшная бледность покрыла ее лицо, она подошла к ширмам, заглянула за них, всплеснула руками и окаменела.
Еще мгновение, и она бы бросилась к Инсарову, но Берсенев остановил ее.
—
Еще что я заметила, — продолжала она, откидывая назад его волосы: — (я много делала замечаний все это время, на досуге), — когда человек очень, очень несчастлив, — с
каким глупым вниманием он следит за всем, что около него происходит! Я, право, иногда заглядывалась на муху, а у самой на душе такой холод и ужас! Но это все прошло, прошло, не правда ли? Все светло впереди, не правда ли?
— Не говорите этого, добрая мамаша, мы
еще увидимся, Бог даст. А в Болгарии такие же города,
как и здесь.
Отжившему, разбитому жизнию не для чего посещать Венецию: она будет ему горька,
как память о несбывшихся мечтах первоначальных дней; но сладка будет она тому, в ком кипят
еще силы, кто чувствует себя благополучным; пусть он принесет свое счастие под ее очарованные небеса, и
как бы оно ни было лучезарно, она
еще озолотит его неувядаемым сиянием.
Выходя из академии, они
еще раз оглянулись на шедших за ними англичан с длинными, заячьими зубами и висячими бакенбардами — и засмеялись; увидали своего гондольера с куцею курткой и короткими панталонами — и засмеялись; увидали торговку с узелком седых волос на самой вершине головы — и засмеялись пуще прежнего; посмотрели наконец друг другу в лицо — и залились смехом, а
как только сели в гондолу — крепко — крепко пожали друг другу руку.
— Нет
еще… но
как ты думаешь — у тебя жар, ты, право, не совсем здоров, не послать ли за доктором?
Как бы то ни было, след Елены исчез навсегда и безвозвратно, и никто не знает, жива ли она
еще, скрывается ли где, или уже кончилась маленькая игра жизни, кончилось ее легкое брожение, и настала очередь смерти.
Смерть,
как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба
еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее — когда захочет.