Неточные совпадения
— Да ведь и прежнему закладу срок.
Еще третьего дня месяц
как минул.
Молодой человек спорить не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и не спешил уходить, точно ему
еще хотелось что-то сказать или сделать, но
как будто он и сам не знал, что именно…
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях,
еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну… вот
как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце
еще в то время,
как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей.
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и
еще один человек, с виду похожий
как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже
как будто в некотором волнении.
Беру тебя
еще раз на личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и
как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
Квартирная хозяйка его две недели
как уже перестала ему отпускать кушанье, и он не подумал
еще до сих пор сходить объясниться с нею, хотя и сидел без обеда.
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то
еще время,
как он читал письмо. Главнейшая суть дела была решена в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!»
Любопытно бы разъяснить
еще одно обстоятельство: до
какой степени они обе были откровенны друг с дружкой в тот день и в ту ночь и во все последующее время?
— Главное, — хлопотал Раскольников, — вот этому подлецу
как бы не дать! Ну что ж он
еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!
«Садись, все садись! — кричит один,
еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным,
как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздается смех и восклицанья...
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит,
как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но
еще раз начинает лягаться.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и
как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь
еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я
еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь
как мы их понимаем? Стой, я тебе
еще задам один вопрос. Слушай!
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том же виде в самый момент преступления и
еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так же
как проходит всякая болезнь.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова
еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но
еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось,
как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его
как бы закружилась.
Но здесь ожидал его такой ужас,
какого, конечно, он
еще ни разу не испытывал.
Кох остался, пошевелил
еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо,
как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться
еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
«Куски рваной холстины ни в
каком случае не возбудят подозрения; кажется, так, кажется, так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл ли
еще чего-нибудь?
«Какая-нибудь глупость, какая-нибудь самая мелкая неосторожность, и я могу всего себя выдать! Гм… жаль, что здесь воздуху нет, — прибавил он, — духота… Голова
еще больше кружится… и ум тоже…»
Поручик,
еще весь потрясенный непочтительностию, весь пылая и, очевидно, желая поддержать пострадавшую амбицию, набросился всеми перунами на несчастную «пышную даму», смотревшую на него с тех самых пор,
как он вошел, с преглупейшею улыбкой.
— Если у тебя
еще хоть один только раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так я тебя самое на цугундер,
как в высоком слоге говорится.
— И
какой еще п-п-полк был! — воскликнул Илья Петрович, весьма довольный, что его так приятно пощекотали, но все
еще будируя. [Будируя — т. е. сердясь (от фр. bouder).]
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями,
как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в
каком случае жизни; он никогда
еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
И, наконец, студента Пестрякова видели у самых ворот оба дворника и мещанка, в самую ту минуту,
как он входил: он шел с тремя приятелями и расстался с ними у самых ворот и о жительстве у дворников расспрашивал,
еще при приятелях.
Раскольников вышел. Он
еще мог расслышать,
как по выходе его начался вдруг оживленный разговор, в котором слышнее всех отдавался вопросительный голос Никодима Фомича… На улице он совсем очнулся.
Оглядевшись
еще раз, он уже засунул и руку в карман,
как вдруг у самой наружной стены, между воротами и желобом, где все расстояние было шириною в аршин, заметил он большой неотесанный камень, примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший прямо к каменной уличной стене.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то
каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже
еще не видал… Это
как же?»
Но в ту минуту,
как он стоял у перил и все
еще бессмысленно и злобно смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему в руки деньги.
Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том же самом месте остановился,
как прежде,
как будто и действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь,
как и прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться,
какими интересовался…
еще так недавно.
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса,
какого никогда
еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
—
Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только
как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
А то
еще бахромы на панталоны просил, да ведь
как слезно!
Мы уж допытывались:
какая там
еще бахрома?
Он схватил бутылку, в которой
еще оставалось пива на целый стакан, и с наслаждением выпил залпом,
как будто потушая огонь в груди.
—
Какой там
еще красильщик?
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь
как сначала они забрали и заподозрили этих,
как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу!
Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь,
еще до болезни случилось, ровно накануне того,
как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому так выходит, тела
еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они,
как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
—
Как? Неужели вы до сих пор не изволили
еще получить никаких известий? — спросил Петр Петрович, несколько коробясь.
Между тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему при ответе, принялся вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством,
как будто давеча
еще не успел его рассмотреть всего или
как будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с подушки.
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом,
как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю,
как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или,
еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
—
Как! Вы здесь? — начал он с недоумением и таким тоном,
как бы век был знаком, — а мне вчера
еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти. Вот странно! А ведь я был у вас…
— Чтой-то
какой вы странный… Верно,
еще очень больны. Напрасно вышли…
— Фу,
какой странный! — повторил Заметов очень серьезно. — Мне сдается, что вы все
еще бредите.
Только что Раскольников отворил дверь на улицу,
как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Разумихиным. Оба, даже за шаг
еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один другого взглядом. Разумихин был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
— Один? Когда
еще ходить не можешь, когда
еще рожа
как полотно бледна, и задыхаешься! Дурак!.. Что ты в «Хрустальном дворце» делал? Признавайся немедленно!
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту
еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг
как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Катерина Ивановна
как будто
еще больше похудела в эту неделю, и красные пятна на щеках ее горели
еще ярче, чем прежде.