Неточные совпадения
Его товарищ, напротив, возбуждал
в зрителе чувство менее выгодное; на нем был черный старый фрак, застегнутый наглухо; штаны его, из толстого зимнего трико, подходили под цвет его фрака; ни около шеи, ни у кистей
рук не виднелось белья.
— А этот дворянин, — продолжал старичок, выслушав с приветной улыбкой недомолвленные речи Владимира Сергеича и протянув
руку в направлении господина во фраке, — тоже ваш сосед… и мой хороший знакомый, Бодряков, Иван Ильич, сильно желал с вами познакомиться.
— Очень рад, — начал старичок, приятно расставив
руки, между тем как его товарищ принялся, слегка раскрыв рот, оглядывать потолок, — очень рад, что имею, наконец, честь видеть вас лично. Хотя вы постоянным жительством вашим и обретаетесь
в довольно отдаленном от здешних мест уезде, однако мы считаем вас тоже своим, коренным, так сказать, владельцем.
— Нет, уж мы вас будем ждать наверное, — перебил его ласково старичок, крепко пожал ему
руку и проворно вышел, воскликнув у двери
в полуоборот, — без церемонии!
Несмотря на слово, данное накануне Ипатову, Владимир Сергеич решился было обедать дома и даже заказал своему походному повару любимый рисовый суп с потрохами, но вдруг, быть может вследствие чувства довольства, наполнившего его душу с утра, остановился посреди комнаты, ударил себя
рукою по лбу и не без некоторой удали громко воскликнул: «А поеду-ка я к этому старому краснобаю!» Сказано — сделано; чрез полчаса он уже сидел
в своем новеньком тарантасе, запряженном четвернею добрых крестьянских лошадей, и ехал
в Ипатовку, до которой считалось не более двенадцати верст отличной дороги.
Марья Павловна держала
в руке большой раскрытый нож; ее густые русые волосы слегка растрепались, небольшой зеленый листок запутался
в них, коса выбилась из-под гребня, смуглое лицо зарумянилось, и красные губы раскрылись: платье казалось измятым. Она дышала быстро; глаза ее блестели; видно было, что она работала
в саду. Она тотчас же вышла из комнаты, девочки побежали за ней.
— Вы надолго сюда приехали? — спросила она Владимира Сергеича, опустив глаза и вертя
в руках хлыстик.
Он застал всё общество, оставленное им поутру, на террасе; все, и Надежда Алексеевна между прочими, сидели
в кружке около мужчины лет тридцати двух, смуглого, черноволосого и черноглазого,
в бархатной куртке, с небрежно повязанным красным платком на шее и гитарою
в руках.
Он пел славно, бойко и весело. Его мужественное лицо, и без того выразительное, еще более оживлялось, когда он пел; изредка подергивал он плечами, внезапно прижимал струны ладонью, поднимал
руку, встряхивал кудрями и соколом взглядывал кругом. Он
в Москве не раз видал знаменитого Илью и подражал ему. Хор дружно ему подтягивал. Звучной струей отделялся голос Марьи Павловны ото всех других голосов; он словно вел их за собою; но одна она петь не хотела, запевалой до конца остался Веретьев.
И погодя немного Надежда Алексеевна промолвила: «Пойдем!» — взяла Марью Павловну за
руку и принудила ее встать и отправиться вместе с нею
в сад.
— Маша, выньте из-за спины, дайте мне вашу
руку, — проговорил он с ласковой вкрадчивостью
в голосе.
— Браво! — воскликнул Веретьев и вскочил, — браво! Вот то-то и есть, вы не кокетка. Знаете ли, что если бы у какой-нибудь светской барышни были такие зубы, как у вас, она бы вечно смеялась! Но за то я и люблю вас, Маша, что вы не светская барышня, не смеетесь без нужды, не носите перчаток на ваших
руках, которые и целовать оттого так весело, что они загорели и силу
в них чувствуешь… Я люблю вас за то, что вы не умничаете, что вы горды, молчаливы, книг не читаете, стихов не любите…
Хозяин встретил их у самых дверей, поблагодарил Владимира Сергеича за чувствительное доставление приятного сюрприза — так он выразился — и, взяв Ипатова под
руку, повел его
в гостиную, к карточным столам.
Пружины
в мебели Гаврилы Степаныча были действительно несколько беспокойны по причине их неподатливости и тугости; но, не говоря уже о том, что во многих диванах и креслах пружин не было вовсе, всяк мог подложить под себя гарусную подушку, а подобных подушек, вышитых собственными
руками супруги Гаврилы Степаныча, лежало везде многое множество — и тогда уже ничего не оставалось желать.
Кадриль скоро кончилась. Владимир Сергеич походил немного по зале, потом направился
в гостиную и остановился у одного из карточных столов. Вдруг он почувствовал, что кто-то сзади прикоснулся к его
руке; он обернулся — перед ним стоял Стельчинский.
«Кокетка!» — подумал Владимир Сергеич и, взяв шляпу
в руку, выскользнул незаметно из залы, сыскал своего лакея, которому он заранее приказал быть наготове, и уже надевал пальто, как вдруг, к крайнему его изумлению, лакей доложил ему, что ехать нельзя, что кучер неизвестно каким образом напился пьян и что разбудить его нет никакой возможности.
Стельчинский вспыхнул, начал говорить, что это интимидация, что он никому не позволит вмешиваться
в его дела, что он не посмотрит ни на что… и кончил тем, что покорился и отказался от всяких покушений на жизнь Владимира Сергеича. Веретьев его обнял, и не прошло еще полчаса, как уж оба они
в десятый раз пили Brüderschaft, то есть пили, запустив
рука за
руку…
Сочинив и отправив ответ, исполненный
в одно и то же время вежливости, доходившей до игривости, и чувства достоинства,
в котором, однако, не замечалось ничего хвастливого, Владимир Сергеич сел за обед, потирая
руки, с великим удовольствием покушал и тотчас же после стола отправился восвояси, не выслав даже подставы вперед.
В доме он уже никого не встретил, все выскочили
в сад; одни только девочки, дочери Ипатова, попались ему
в коридоре, возле передней; помертвев от испуга, стояли они
в своих белых юбочках, с сжатыми
руками и голыми ножками, возле ночника, поставленного на полу. Через гостиную, мимо опрокинутого стола, выбежал Владимир Сергеич на террасу. Сквозь чащу, по направлению к плотине, мелькали огни, тени…
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал
руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена
в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Он не ошибся… Багор зацепил Марью Павловну зарукав ее платья. Кучер ее тотчас подхватил, вытащил из воды…
в два сильных толчка лодка очутилась у берега… Ипатов, Иван Ильич, Владимир Сергеич — все, бросились к Марье Павловне, подняли ее, понесли на
руках домой, тотчас раздели ее, начали ее откачивать, согревать… Но все их усилия, их старания остались тщетными… Марья Павловна не пришла
в себя… Жизнь уже ее покинула.
Из-за нее виднелась другая дама, тоже словно рассерженная, ее мать. Владимир Сергеич отворил дверцы кареты, предложил жене
руку. Помпонский пошел с его тещей, и обе четы отправились по Невскому
в сопровождении невысокого черноволосого лакея
в гороховых штиблетах и с большой кокардой на шляпе.