Неточные совпадения
— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит, да еще я, пожалуй, накину. Я уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет,
что нечем; денег, дескать, нету… Да, как бы не
так!..
Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной все как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал,
что говорю не то…
Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора...
— А
что мне жениться? — возразил Федя, — мне и
так хорошо. На
что мне жена? Лаяться с ней,
что ли?
— Ну, жени меня, коли
так. А?
что!
Что ж ты молчишь?
Он перебирал все по порядку: «
Что, у них это там есть
так же, как у нас, аль иначе?..
Русский человек
так уверен в своей силе и крепости,
что он не прочь и поломать себя, он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед.
Недаром в русской песенке свекровь поет: «Какой ты мне сын, какой семьянин! не бьешь ты жены, не бьешь молодой…» Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил мне,
что «охота-де вам
такими… пустяками заниматься, — пускай бабы ссорятся…
Разве только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько не знает,
что делает, придумывают к ним
такие мудреные приправы,
что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак не решаются.
— «Да
что за вздор!» — «У нас и
так в запрошлом году мельница сгорела: прасолы переночевали, да, знать, как-нибудь и подожгли».
И надобно было отдать ей справедливость: не было еще
такой горничной у моей жены, решительно не было; услужлива, скромна, послушна — просто все,
что требуется.
Но представьте себе мое изумление: несколько времени спустя приходит ко мне жена, в слезах, взволнована
так,
что я даже испугался.
— Так-с… А
что это у вас песик аглицкий али фурлянский какой?
— А
что, говорят, граф-таки пожил на своем веку? — спросил я.
Так нет, подавай им
что ни на есть самого дорогого в целой Европии!
— Да чтоб оброку сбавил аль на барщину посадил, переселил,
что ли… Сын у меня умер,
так мне одному теперь не справиться.
Да живет-то она в двадцати верстах от города, а ночь на дворе, и дороги
такие,
что фа!
Я, например, очень хорошо понял,
что Александра Андреевна — ее Александрой Андреевной звали — не любовь ко мне почувствовала, а дружеское,
так сказать, расположение, уважение,
что ли.
Оробеешь вдруг
так,
что и сказать нельзя.
Так тебе и кажется,
что и позабыл-то ты все,
что знал, и
что больной-то тебе не доверяет, и
что другие уже начинают замечать,
что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья глядят, шепчутся… э, скверно!
Вот именно
такое доверие все семейство Александры Андреевны ко мне возымело: и думать позабыли,
что у них дочь в опасности.
К довершению несчастия,
такая подошла распутица,
что за лекарством по целым дням, бывало, кучер ездит.
«Да, говорит, вы добрый, вы хороший человек, вы не то,
что наши соседи… нет, вы не
такой…
«
Что с вами?» — «Доктор, ведь я умру?» — «Помилуй Бог!» — «Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне,
что я буду жива… не говорите… если б вы знали… послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! — а сама
так скоро дышит.
Доктор, ради Бога скажите, я в опасности?» — «
Что я вам скажу, Александра Андреевна, — помилуйте!» — «Ради Бога, умоляю вас!» — «Не могу скрыть от вас, Александра Андреевна, вы точно в опасности, но Бог милостив…» — «Я умру, я умру…» И она словно обрадовалась, лицо
такое веселое стало; я испугался.
Я начал ее утешать, уверять… я уж, право, не знаю,
что я
такое ей говорил.
Надо же несчастье
такое,
что меня Трифоном зовут.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след
таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А
что ж преферанс?
Я отвечал,
что отвечают в
таких случаях, и отправился вслед за ним.
Чем более я наблюдал за Радиловым, тем более мне казалось,
что он принадлежал к числу
таких людей.
Но Овсяников
такое замечательное и оригинальное лицо,
что мы, с позволения читателя, поговорим о нем в другом отрывке.
Он и себя не выдавал за дворянина, не прикидывался помещиком, никогда, как говорится, «не забывался», не по первому приглашению садился и при входе нового гостя непременно поднимался с места, но с
таким достоинством, с
такой величавой приветливостью,
что гость невольно ему кланялся пониже.
— А я
так ожидал, Лука Петрович,
что вы мне старое время хвалить станете.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из
чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь,
такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам
такой не будет! да и вы сами не
такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу,
чего в молодости насмотрелся.
Только вот
что мне удивительно: всем наукам они научились, говорят
так складно,
что душа умиляется, а дела-то настоящего не смыслят, даже собственной пользы не чувствуют: их же крепостной человек, приказчик, гнет их, куда хочет, словно дугу.
Кричит: «Нет! меня вам не провести! нет, не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, вот
что!» А сам рукой стучит по планам.
— Растолкуйте мне, пожалуйста,
что за чудеса
такие?
Смотрят мужики —
что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове
така шапонька мудреная, и лицо
такое мудреное, — пьян, не пьян, а и не в своем уме.
И вот
чему удивляться надо: бывали у нас и
такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай
что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
И ведь вот опять
что удивления достойно: и кланяется им барин, и смотрит приветливо, — а животы у них от страху
так и подводит.
Что за чудеса
такие, батюшка, скажите?..
— Какое болен! Поперек себя толще, и лицо
такое, Бог с ним, окладистое, даром
что молод… А впрочем, Господь ведает! (И Овсяников глубоко вздохнул.)
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, —
чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник, а не слажу никак. Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори,
что ты там
такое напутал? За
что на тебя жалуются, сказывай.
— Знаю, знаю,
что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает,
что и себя жалеть не должен… Да ты разве все
так поступаешь? Не водят тебя в кабак,
что ли? не поят тебя, не кланяются,
что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?
— С горя! Ну, помог бы ему, коли сердце в тебе
такое ретивое, а не сидел бы с пьяным человеком в кабаках сам.
Что он красно говорит — вишь невидаль какая!
—
Что вы там
такое делаете? — спросил он мужиков.
С отчаяньем ударил бедняк по клавишам, словно по барабану, заиграл как попало… «Я
так и думал, — рассказывал он потом, —
что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому». Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. «Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу,
что знаешь; поди теперь отдохни».
Небольшие стаи то и дело перелетывали и носились над водою, а от выстрела поднимались
такие тучи,
что охотник невольно хватался одной рукой за шапку и протяжно говорил: фу-у!
Он вас выслушивал, он соглашался с вами совершенно, но все-таки не терял чувства собственного достоинства и как будто хотел вам дать знать,
что и он может, при случае, изъявить свое мнение.
— А
что нас-то купила. Вы не изволите знать: Алена Тимофевна, толстая
такая… немолодая.