Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от
руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и
тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
— То-то, чужими
руками жар загребать любишь. Знаем мы вашего брата.
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по
той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в
руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно
того?»
Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с
тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
Их что разнимать —
то хуже, да и
рук марать не стоит».
А
то возьмет меня за
руку и держит, глядит на меня, долго, долго глядит, отвернется, вздохнет и скажет: «Какой вы добрый!»
Руки у ней такие горячие, глаза большие, томные.
Кричит: «Нет! меня вам не провести! нет, не на
того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, вот что!» А сам
рукой стучит по планам.
Небольшие стаи
то и дело перелетывали и носились над водою, а от выстрела поднимались такие тучи, что охотник невольно хватался одной
рукой за шапку и протяжно говорил: фу-у!
Сучок посматривал на нас глазами человека, смолоду состоявшего на барской службе, изредка кричал: «Вон, вон еще утица!» — и
то и дело почесывал спину — не
руками, а приведенными в движение плечами.
— Живу, как Господь велит, — промолвил он наконец, — а чтобы,
то есть, промышлять — нет, ничем не промышляю. Неразумен я больно, с мальства; работаю пока мочно, работник-то я плохой… где мне! Здоровья нет, и
руки глупы. Ну, весной соловьев ловлю.
Ведь, например, ведь он ни дать ни взять наш вот саврасый: от
рук отбился тоже… от работы,
то есть.
— Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, — заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая
руками, — во… вот, как мимо леска пойдешь, вот как пойдешь — тут
те и будет дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там
те и будет Ананьево. А
то и в Ситовку пройдешь.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы
то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на
руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую
руку губернатора,
то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу стола развеселяется, начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Чьи это куры, чьи это куры?» Наконец одному дворовому человеку удалось поймать хохлатую курицу, придавив ее грудью к земле, и в
то же самое время через плетень сада, с улицы, перескочила девочка лет одиннадцати, вся растрепанная и с хворостиной в
руке.
Мужики, в изорванных под мышками тулупах, отчаянно продирались сквозь толпу, наваливались десятками на телегу, запряженную лошадью, которую следовало «спробовать», или, где-нибудь в стороне, при помощи увертливого цыгана, торговались до изнеможения, сто раз сряду хлопали друг друга по
рукам, настаивая каждый на своей цене, между
тем как предмет их спора, дрянная лошаденка, покрытая покоробленной рогожей, только что глазами помаргивала, как будто дело шло не о ней…
Бывало, по целым дням кисти в
руки не берет; найдет на него так называемое вдохновенье — ломается, словно с похмелья, тяжело, неловко, шумно; грубой краской разгорятся щеки, глаза посоловеют; пустится толковать о своем таланте, о своих успехах, о
том, как он развивается, идет вперед…
«Да, Василий Дмитрич, худо; пришли бы вы ко мне деньками двумя пораньше — и ничего бы, как
рукой бы снял; а теперь у вас воспаление, вон что;
того и гляди антонов огонь сделается».
Он звал кого-то, торопливо действуя
руками, которые, очевидно, размахивались гораздо далее, чем он сам
того желал.
Он был в большом волненье: мигал глазами, неровно дышал,
руки его дрожали, как в лихорадке, — да у него и точно была лихорадка,
та тревожная, внезапная лихорадка, которая так знакома всем людям, говорящим или поющим перед собранием.
— Ну, что ж! — возопил вдруг Обалдуй, выпив духом стакан вина и сопровождая свое восклицание
теми странными размахиваниями
рук, без которых он, по-видимому, не произносил ни одного слова. — Чего еще ждать? Начинать так начинать. А? Яша?..
Мгновенно воцарилась глубокая тишина: гроши слабо звякали, ударяясь друг о друга. Я внимательно поглядел кругом: все лица выражали напряженное ожидание; сам Дикий-Барин прищурился; мой сосед, мужичок в изорванной свитке, и
тот даже с любопытством вытянул шею. Моргач запустил
руку в картуз и достал рядчиков грош: все вздохнули. Яков покраснел, а рядчик провел
рукой по волосам.
Каратаев положил голову на
руки и оперся
руками на стол. Я молча глядел на него и ожидал уже
тех чувствительных восклицаний, пожалуй, даже
тех слез, на которые так щедр подгулявший человек, но когда он поднял голову, меня, признаюсь, поразило глубоко грустное выражение его лица.
Тот в ней просто души не чаял; как у барыни,
руки у ней целовал, право.
Он, видимо, старался придать своим грубоватым чертам выражение презрительное и скучающее; беспрестанно щурил свои и без
того крошечные молочно-серые глазки, морщился, опускал углы губ, принужденно зевал и с небрежной, хотя не совсем ловкой развязностью
то поправлял
рукою рыжеватые, ухарски закрученные виски,
то щипал желтые волосики, торчавшие на толстой верхней губе, — словом, ломался нестерпимо.
— А! (Он снял картуз, величественно провел
рукою по густым, туго завитым волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела пропасть: за всем не усмотришь, а
тот еще бранится. Мы завтра едем…
«Ну-с, извольте отвечать», — лениво произносит
тот же профессор, закидывая туловище назад и скрещивая на груди
руки.
Разговаривал я с ней, правда, мало, больше так на нее смотрел; но читал ей вслух разные трогательные сочинения, пожимал ей украдкой
руки, а по вечерам мечтал с ней рядом, упорно глядя на луну, а не
то просто вверх.
Она перед
тем просидела дня три в уголку, скорчившись и прижавшись к стенке, как раненая лисица, — и хоть бы слово кому промолвила, все только глазами поводила, да задумывалась, да подрыгивала бровями, да слегка зубы скалила, да
руками перебирала, словно куталась.
Проезжая однажды верхом по соседней деревне, Чертопханов услыхал мужичий гам и крик толпы около кабака. Посреди этой толпы, на одном и
том же месте, беспрестанно поднимались и опускались дюжие
руки.
Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и, подбежав к жиду, крепко стиснул ему
руку.
Тот наклонился и губы уже протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: «Никому не сказывай!» — исчез за дверью.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив
руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о
том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Куда! переворачивать меня стал,
руки, ноги разминал, разгинал; говорит: «Это я для учености делаю; на
то я служащий человек, ученый!
—
То ись, значит, я… — заговорил мужик сиповатым голосом и с запинкой, встряхивая свои жидкие волосы и перебирая пальцами околыш шапки, которую держал в
руках. — Я, значит…
В телеге перед нами не
то сидело, не
то лежало человек шесть в рубахах, в армяках нараспашку; у двоих на головах не было шапок; большие ноги в сапогах болтались, свесившись через грядку,
руки поднимались, падали зря… тела тряслись…