Неточные совпадения
На заре Федя разбудил меня. Этот веселый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я
мог заметить, у старого Хоря он тоже
был любимцем. Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали. Старик вышел ко мне навстречу. Оттого ли, что я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со мной.
Всех его расспросов я передать вам не
могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий
был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях.
Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но,
может быть, не все мои читатели знают, что такое тяга. Слушайте же, господа.
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и,
может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
«
Быть не
может!.. кто же?» — «Петрушка лакей».
Хотя она сама,
может быть, в этом отношении ошибалась, да ведь положение ее
было какое, вы сами рассудите….
Или вы,
может быть, меня не любите,
может быть, я обманулась… в таком случае извините меня».
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я,
может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
— Я здешний помещик и ваш сосед, Радилов,
может слыхали, — продолжал мой новый знакомый. — Сегодня воскресенье, и обед у меня, должно
быть,
будет порядочный, а то бы я вас не пригласил.
— Впрочем, — сказал он, добродушно и прямо посмотрев мне в лицо, — я теперь раздумал;
может быть, вам вовсе не хочется заходить ко мне: в таком случае…
Радилов, по летам,
мог бы
быть ее отцом; он говорил ей «ты», но я тотчас догадался, что она не
была его дочерью.
Я думал, что не переживу ее; я
был огорчен страшно, убит, но плакать не
мог — ходил словно шальной.
— Что ж,
может быть, вы правы.
— «Что такое?» — «А вот что: магазины хлебные у нас в исправности, то
есть лучше
быть не
может; вдруг приезжает к нам чиновник: приказано-де осмотреть магазины.
Мы пошли
было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не
были в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они не
могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
Он
был вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я
мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так
было захотелось меня съесть. Они еще долго не
могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков
было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Ты,
может быть, Федя, не знаешь, а только там у нас утопленник похоронен; а утопился он давным-давно, как пруд еще
был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так — бугорочек…
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я
мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты
можешь и живого увидеть, за кем, то
есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то
есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
—
Может быть, — проговорил он наконец.
— Цапля, — повторил Костя… — А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, — прибавил он, помолчав немного, — ты,
может быть, знаешь…
— В этом бучиле в запрошлом лете Акима лесника утопили воры, — заметил Павлуша, — так,
может быть, его душа жалобится.
Ерофей не скоро мне отвечал: он вообще человек
был обдумывающий и неторопливый; но я тотчас
мог догадаться, что мой вопрос его развеселил и успокоил.
— Ведь вы,
может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что
будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Особенным даром слова Хвалынский не владеет или,
может быть, не имеет случая высказать свое красноречие, потому что не только спора, но вообще возраженья не терпит и всяких длинных разговоров, особенно с молодыми людьми, тщательно избегает.
Кто бы
мог это предвидеть — тени, в Чаплыгине тени нигде нельзя
было найти!
— Мы за лекарем послали, Максим, — заговорил мой сосед, —
может быть, ты еще и не умрешь.
— «Да
быть не
может, Капитон Тимофеич».
Однако, подумал я, глядя на его изнеможенное лицо, нельзя ли его вытащить отсюда?
Может быть, еще
есть возможность его вылечить… Но Авенир не дал мне докончить мое предложение.
— Нет, не злые: деревяшки какие-то. А впрочем, я не
могу на них пожаловаться. Соседи
есть: у помещика Касаткина дочь, образованная, любезная, добрейшая девица… не гордая…
Солнечный свет струился жидким желтоватым потоком сквозь запыленные стекла двух небольших окошек и, казалось, не
мог победить обычной темноты комнаты: все предметы
были освещены скупо, словно пятнами.
Сложен он
был неуклюже, «сбитнем», как говорят у нас, но от него так и несло несокрушимым здоровьем, и — странное дело — его медвежеватая фигура не
была лишена какой-то своеобразной грации, происходившей,
может быть, от совершенно спокойной уверенности в собственном могуществе.
Пел он веселую, плясовую песню, слова которой, сколько я
мог уловить сквозь бесконечные украшения, прибавленные согласные и восклицания,
были следующие...
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не
могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
— Да им,
может быть, не так нужно, — отвечал приезжий.
— Да нет, — перебил он меня, — такие ли бывают хозяева! Вот видите ли, — продолжал он, скрутив голову набок и прилежно насасывая трубку, — вы так, глядя на меня,
можете подумать, что я и того… а ведь я, должен вам признаться, воспитанье получил средственное; достатков не
было. Вы меня извините, я человек откровенный, да и наконец…
— В столице… ну, я не знаю, что там в столице хорошего. Посмотрим,
может быть, оно и хорошо… А уж лучше деревни, кажется, и
быть ничего не
может.
—
Может быть, — продолжал рассказчик, — вы осудите меня за то, что я так сильно привязался к девушке из низкого сословия: я и не намерен себя, то
есть, оправдывать… так уж оно пришлось!..
Не
могу сказать, сколько я времени проспал, но когда я открыл глаза — вся внутренность леса
была наполнена солнцем и во все направленья, сквозь радостно шумевшую листву, сквозило и как бы искрилось ярко-голубое небо; облака скрылись, разогнанные взыгравшим ветром; погода расчистилась, и в воздухе чувствовалась та особенная, сухая свежесть, которая, наполняя сердце каким-то бодрым ощущеньем, почти всегда предсказывает мирный и ясный вечер после ненастного дня.
Я не
мог видеть ее глаз — она их не поднимала; но я ясно видел ее тонкие, высокие брови, ее длинные ресницы: они
были влажны, и на одной из ее щек блистал на солнце высохший след слезы, остановившейся у самых губ, слегка побледневших.
— Увидимся, увидимся. Не в будущем году — так после. Барин-то, кажется, в Петербург на службу поступить желает, — продолжал он, выговаривая слова небрежно и несколько в нос, — а
может быть, и за границу уедем.
— Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, — подхватил Лупихин. — Ведь вас, чего доброго, в судьи
могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за вас, конечно,
будут думать заседатели, положим; да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор — спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился; так бросьте ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами, неприлично.
— А признайтесь-ка, — прибавил он, вдруг взглянув на меня сбоку, — я должен вам казаться большим чудаком, как говорится, оригиналом, или,
может быть, пожалуй, еще чем-нибудь похуже:
может быть, вы думаете, что я прикидываюсь чудаком?
Но,
может быть, вам спать хочется?
Но вы,
может быть, не знаете, что такое кружок?
—
Может быть, Господь меня знает,
может быть.
Это
было существо доброе, умное, молчаливое, с теплым сердцем; но, бог знает отчего, от долгого ли житья в деревне, от других ли каких причин, у ней на дне души (если только
есть дно у души) таилась рана, или, лучше сказать, сочилась ранка, которую ничем не можно
было излечить, да и назвать ее ни она не умела, ни я не
мог.
Ну вот, теперь посудите сами: оригинальный человек пожал бы плечом,
может быть, вздохнул бы раза два, да и принялся бы жить по-своему; а я, неоригинальное существо, начал заглядываться на балки.
В жену мою до того въелись все привычки старой девицы — Бетховен, ночные прогулки, резеда, переписка с друзьями, альбомы и прочее, — что ко всякому другому образу жизни, особенно к жизни хозяйки дома, она никак привыкнуть не
могла; а между тем смешно же замужней женщине томиться безыменной тоской и
петь по вечерам «Не буди ты ее на заре».
— Нет, ради Бога, — прервал он меня, — не спрашивайте моего имени ни у меня, ни у других. Пусть я останусь для вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени… А уж если вы непременно хотите мне дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но,
может быть, вы с другими не сталкивались… Засим прощайте.