Неточные совпадения
Сам он тоже не посещал никого; таким образом меж ним и земляками легло холодное отчуждение, и
будь работа Лонгрена — игрушки — менее независима от дел деревни, ему пришлось бы ощутительнее испытать на себе последствия таких отношений. Товары и съестные припасы он закупал в городе — Меннерс не
мог бы похвастаться даже коробком спичек, купленным у него Лонгреном. Он делал также сам всю домашнюю работу и терпеливо проходил несвойственное мужчине сложное искусство ращения девочки.
Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем,
может быть, слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке.
— У самых моих ног. Кораблекрушение причиной того, что я, в качестве берегового пирата,
могу вручить тебе этот приз. Яхта, покинутая экипажем,
была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей левой пяткой и оконечностью палки. — Он стукнул тростью. — Как зовут тебя, крошка?
— Это все мне? — тихо спросила девочка. Ее серьезные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется, не стал бы говорить так; она подошла ближе. —
Может быть, он уже пришел… тот корабль?
— Лонгрен с дочерью одичали, а
может, повредились в рассудке; вот человек рассказывает. Колдун
был у них, так понимать надо. Они ждут — тетки, вам бы не прозевать! — заморского принца, да еще под красными парусами!
Если Цезарь находил, что лучше
быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй
мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился капитаном, хотел
быть им и стал им.
Отец и мать Грэя
были надменные невольники своего положения, богатства и законов того общества, по отношению к которому
могли говорить «мы».
Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась маленьким Грэем, обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтобы его портрет
мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести.
Хорошо рассудив, а главное, не торопясь, мудрец
мог бы сказать сфинксу: «Пойдем, братец,
выпьем, и ты забудешь об этих глупостях».
Она решительно не
могла в чем бы то ни
было отказать сыну.
Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревья оставались нетронутыми, если он просил простить или наградить кого-либо, заинтересованное лицо знало, что так и
будет; он
мог ездить на любой лошади, брать в замок любую собаку; рыться в библиотеке, бегать босиком и
есть, что ему вздумается.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты
могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица.
Затем
было сказано: «И мальчику моему…» Тогда он сказал: «Я…» Но больше не
мог ничего выговорить.
Во власти такого чувства
был теперь Грэй; он
мог бы, правда, сказать: «Я жду, я вижу, я скоро узнаю…» — но даже эти слова равнялись не большему, чем отдельные чертежи в отношении архитектурного замысла.
— Я? Не знаю.
Может быть. Но… потом.
Задумчиво уступая ей, он снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что,
может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобно орфографии.
— Должно
быть, вон та черная крыша, — сообразил Летика, — а, впрочем,
может, и не она.
Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами.
— Нет, — сказал Грэй, доставая деньги, — мы встаем и уходим. Летика, ты останешься здесь, вернешься к вечеру и
будешь молчать. Узнав все, что
сможешь, передай мне. Ты понял?
Она
была так огорчена, что сразу не
могла говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна, у которого стояла, рассеянно наблюдая море.
— Раз нам не везет, надо искать. Я,
может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну.
Ее неправильное личико
могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность — стиль —
был совершенно оригинален, оригинально мил; на этом мы остановимся.
Хотя
было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит, как оркестр, что ее
могут услышать.
Ассоль, посматривая в ее сообщительные глаза,
была твердо уверена, что собака
могла бы заговорить, не
будь у нее тайных причин молчать.
Может быть, нашла и забыла?» Схватив левой рукой правую, на которой
было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море не
было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да».
Не усидев, она вышла из дома и пошла в Лисс. Ей совершенно нечего
было там делать; она не знала, зачем идет, но не идти — не
могла. По дороге ей встретился пешеход, желавший разведать какое-то направление; она толково объяснила ему, что нужно, и тотчас же забыла об этом.
— Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и
может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме нее,
может быть, именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину.
И скоро Ассоль увидела, что стоит в каюте — в комнате, которой лучше уже не
может быть.