Неточные совпадения
Наконец
не вытерпел, вдруг встал; думаю, пойду
посмотрю, что делает пациент?
«
Не пугайтесь, говорю, сударыня: я доктор, пришел
посмотреть, как вы себя чувствуете».
«Вот если бы я знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно… а то что?» — «Да кто вам сказал, что вы умрете?» — «Э, нет, полно, ты меня
не обманешь, ты лгать
не умеешь,
посмотри на себя».
— Впрочем, — сказал он, добродушно и прямо
посмотрев мне в лицо, — я теперь раздумал; может быть, вам вовсе
не хочется заходить ко мне: в таком случае…
Радилов замолчал. Я
посмотрел на него, потом на Ольгу… Ввек мне
не забыть выражения ее лица. Старушка положила чулок на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил свою скрипку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули от его первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
Страху много, а плакаться
не на что:
смотришь — уж и улыбается.
Смотрят мужики — что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное, — пьян,
не пьян, а и
не в своем уме.
А Беспандин узнал и грозиться начал: «Я, говорит, этому Митьке задние лопатки из вертлюгов повыдергаю, а
не то и совсем голову с плеч снесу…»
Посмотрим, как-то он ее снесет: до сих пор цела.
—
Не на твои ли деньги? ась? Ну, ну, хорошо, скажу ему, скажу. Только
не знаю, — продолжал старик с недовольным лицом, — этот Гарпенченко, прости Господи, жила: векселя скупает, деньги в рост отдает, именья с молотка приобретает… И кто его в нашу сторону занес? Ох, уж эти мне заезжие!
Не скоро от него толку добьешься; а впрочем,
посмотрим.
— Хорошо, похлопочу. Только ты
смотри,
смотри у меня! Ну, ну,
не оправдывайся… Бог с тобой, Бог с тобой!.. Только вперед
смотри, а то, ей-богу, Митя, несдобровать тебе, — ей-богу, пропадешь.
Не все же мне тебя на плечах выносить… я и сам человек
не властный. Ну, ступай теперь с Богом.
Сучок
посматривал на нас глазами человека, смолоду состоявшего на барской службе, изредка кричал: «Вон, вон еще утица!» — и то и дело почесывал спину —
не руками, а приведенными в движение плечами.
— Да и ты хорош, — продолжал мой охотник, повернув голову в направлении Владимира, — чего
смотрел? чего
не черпал? ты, ты, ты…
— А вот
посмотрим:
не ночевать же здесь, — ответил он. — На, ты, держи ружье, — сказал он Владимиру.
— Эх вы, вороны! — крикнул Павел, — чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня
не шевельнулся.) Что же ты? — сказал Павел.
Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол,
не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза
смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша…»
Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю, уронил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго
не поворачивало головы обрадованное животное, с признательной гордостью
посматривая сбоку на Павлушу.
— Как же. Перво-наперво она сидела долго, долго, никого
не видала и
не слыхала… только все как будто собачка этак залает, залает где-то… Вдруг,
смотрит: идет по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идет…
— Тот самый. Идет и головушки
не подымает… А узнала его Ульяна… Но а потом
смотрит: баба идет. Она вглядываться, вглядываться — ах ты, Господи! — сама идет по дороге, сама Ульяна.
— Да году-то еще
не прошло. А ты
посмотри на нее: в чем душа держится.
—
Не бранись:
смотри, услышит, — заметил Илья.
—
Смотри,
не упади в реку! — крикнул ему вслед Ильюша.
Я тотчас сообщил кучеру его предложение; Ерофей объявил свое согласие и въехал на двор. Пока он с обдуманной хлопотливостью отпрягал лошадей, старик стоял, прислонясь плечом к воротам, и невесело
посматривал то на него, то на меня. Он как будто недоумевал: его, сколько я мог заметить,
не слишком радовало наше внезапное посещение.
Вам кажется, что вы
смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается подвами, что деревья
не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно ясные волны; листья на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную зелень.
Он вздохнул и потупился. Я, признаюсь, с совершенным изумлением
посмотрел на странного старика. Его речь звучала
не мужичьей речью: так
не говорят простолюдины, и краснобаи так
не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный… Я
не слыхал ничего подобного.
Она, вероятно, никак
не ожидала нас встретить, как говорится, наткнулась на нас, и стояла неподвижно в зеленой чаще орешника, на тенистой лужайке, пугливо
посматривая на меня своими черными глазами.
Дворовые люди Аркадия Павлыча
посматривают, правда, что-то исподлобья, но у нас на Руси угрюмого от заспанного
не отличишь.
Несчастный камердинер помялся на месте, покрутил салфеткой и
не сказал ни слова. Аркадий Павлыч потупил голову и задумчиво
посмотрел на него исподлобья.
Заметим, кстати, что с тех пор, как Русь стоит,
не бывало еще на ней примера раздобревшего и разбогатевшего человека без окладистой бороды; иной весь свой век носил бородку жидкую, клином, — вдруг,
смотришь, обложился кругом словно сияньем, — откуда волос берется!
— Ах вы, отцы наши, милостивцы… и… уж что! Ей-богу, совсем дураком от радости стал… Ей-богу,
смотрю да
не верю… Ах вы, отцы наши!..
Аркадий Павлыч обернулся к ним спиной. «Вечно неудовольствия», — проговорил он сквозь зубы и пошел большими шагами домой. Софрон отправился вслед за ним. Земский выпучил глаза, словно куда-то очень далеко прыгнуть собирался. Староста выпугнул уток из лужи. Просители постояли еще немного на месте,
посмотрели друг на друга и поплелись,
не оглядываясь, восвояси.
— Ты
смотри у меня, однако,
не забывайся, — с запальчивостью перебил его толстяк, — с тобой, дураком, шутят; тебе бы, дураку, чувствовать следовало и благодарить, что с тобой, дураком, занимаются.
— Я тебя
не боюсь, — закричал он, — слышишь ли ты, молокосос! Я и с отцом твоим справился, я и ему рога сломил, — тебе пример,
смотри!
— А тебе говорят,
не забывайся… Как ты там барыне, по-твоему, ни нужен, а коли из нас двух ей придется выбирать, —
не удержишься ты, голубчик! Бунтовать никому
не позволяется,
смотри! (Павел дрожал от бешенства.) А девке Татьяне поделом… Погоди,
не то ей еще будет!
Я
посмотрел кругом, — сердце во мне заныло:
не весело войти ночью в мужицкую избу.
На другой день пошел я
смотреть лошадей по дворам и начал с известного барышника Ситникова. Через калитку вошел я на двор, посыпанный песочком. Перед настежь раскрытою дверью конюшни стоял сам хозяин, человек уже
не молодой, высокий и толстый, в заячьем тулупчике, с поднятым и подвернутым воротником. Увидав меня, он медленно двинулся ко мне навстречу, подержал обеими руками шапку над головой и нараспев произнес...
— Нет, батюшка,
не прогневайся: уж коли со двора долой — кончено. Прежде бы изволил
смотреть.
Он
смотрел удалым фабричным малым и, казалось,
не мог похвастаться отличным здоровьем.
— Хорошо поешь, брат, хорошо, — ласково заметил Николай Иваныч. — А теперь за тобой очередь, Яша:
смотри,
не сробей.
Посмотрим, кто кого,
посмотрим…. А хорошо поет рядчик, ей-богу хорошо.
— В столице… ну, я
не знаю, что там в столице хорошего.
Посмотрим, может быть, оно и хорошо… А уж лучше деревни, кажется, и быть ничего
не может.
Бывало, задумается да и сидит по часам, на пол глядит, бровью
не шевельнет; и я тоже сижу да на нее
смотрю, да насмотреться
не могу, словно никогда
не видал…
Смотрю, едет ко мне исправник; а исправник-то был мне человек знакомый, Степан Сергеич Кузовкин, хороший человек, то есть, в сущности человек
не хороший.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась,
смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы
не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще
не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
— А! (Он снял картуз, величественно провел рукою по густым, туго завитым волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством
посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела пропасть: за всем
не усмотришь, а тот еще бранится. Мы завтра едем…
У окна Войницын
не спускал глаз с билета, разве только для того, чтобы по-прежнему медленно
посмотреть кругом, а впрочем,
не шевелился ни одним членом.
— Вот вы теперь
смотрите на меня, — продолжал он, поправив свой колпак, — и, вероятно, самих себя спрашиваете: как же это я
не заметил его сегодня?
— А между тем, — продолжал он после небольшого молчания, — в молодости моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей особе перед отъездом за границу, да и в первое время после возвращения! Ну, за границей я держал ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и следует нашему брату, который все смекает себе, смекает, а под конец,
смотришь, — ни аза
не смекнул!
Разговаривал я с ней, правда, мало, больше так на нее
смотрел; но читал ей вслух разные трогательные сочинения, пожимал ей украдкой руки, а по вечерам мечтал с ней рядом, упорно глядя на луну, а
не то просто вверх.
Исправник
посмотрел на меня, ласково потрепал меня по плечу и добродушно промолвил: «Эх, Василий Васильевич,
не нам бы с вами о таких людях рассуждать, — где нам?..
Я
посмотрел ему в лицо: отроду
не видал я ничего подобного.