Неточные совпадения
— Примеч. авт.] исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и
не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка
своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял
свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения
своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого
не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл
свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка
не попадала в суп,
не приняв вида ромба или трапеции.
— Послушай-ка, Хорь, — говорил я ему, — отчего ты
не откупишься от
своего барина?
— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для
своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я
не ожидал таких «нежностей» от мужика.
Но, в противность благородной птице, от которой он получил
свое имя, он
не нападает открыто и смело: напротив, «орел» прибегает к хитрости и лукавству.
Всех его расспросов я передать вам
не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак
не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в
своих преобразованиях.
Русский человек так уверен в
своей силе и крепости, что он
не прочь и поломать себя, он мало занимается
своим прошедшим и смело глядит вперед.
Благодаря исключительности
своего положенья,
своей фактической независимости, Хорь говорил со мной о многом, чего из другого рычагом
не выворотишь, как выражаются мужики, жерновом
не вымелешь.
Он бы легко мог на деньги, вырученные им за проданную дичь, купить себе патронташ и суму, но ни разу даже
не подумал о подобной покупке и продолжал заряжать
свое ружье по-прежнему, возбуждая изумление зрителей искусством, с каким он избегал опасности просыпать или смешать дробь и порох.
И действительно: хотя Валетка поражал даже равнодушного прохожего
своей чрезмерной худобой, но жил, и долго жил; даже, несмотря на
свое бедственное положенье, ни разу
не пропадал и
не изъявлял желанья покинуть
своего хозяина.
Он обыкновенно сидел, подвернувши под себя
свой куцый хвост, хмурился, вздрагивал по временам и никогда
не улыбался.
Особенное удовольствие доставлял он поварам, которые тотчас отрывались от дела и с криком и бранью пускались за ним в погоню, когда он, по слабости, свойственной
не одним собакам, просовывал
свое голодное рыло в полурастворенную дверь соблазнительно теплой и благовонной кухни.
Пороху и дроби, разумеется, ему
не выдавали, следуя точно тем же правилам, в силу которых и он
не кормил
своей собаки.
И пойдет Ермолай с
своим Валеткой в темную ночь, через кусты да водомоины, а мужичок Софрон его, пожалуй, к себе на двор
не пустит, да еще, чего доброго, шею ему намнет:
не беспокой-де честных людей.
Ермолай, этот беззаботный и добродушный человек, обходился с ней жестоко и грубо, принимал у себя дома грозный и суровый вид — и бедная его жена
не знала, чем угодить ему, трепетала от его взгляда, на последнюю копейку покупала ему вина и подобострастно покрывала его
своим тулупом, когда он, величественно развалясь на печи, засыпал богатырским сном.
Последний дворовый человек чувствовал
свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже
не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Эта небольшая речка вьется чрезвычайно прихотливо, ползет змеей, ни на полверсты
не течет прямо, и в ином месте, с высоты крутого холма, видна верст на десять с
своими плотинами, прудами, мельницами, огородами, окруженными ракитником и густыми садами.
Человек никогда
не должен забывать
свое достоинство,
не правда ли?
И г. Зверков,
не докончив речи, отворотил голову и завернулся плотнее в
свой плащ, мужественно подавляя невольное волнение.
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек
не в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны
своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед
не подвигается.
Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени хоть на мгновение; долго моя неутомимая собака продолжала рыскать по кустам, хотя сама, видимо, ничего
не ожидала путного от
своей лихорадочной деятельности.
В Светлое воскресенье с ним христосовались, но он
не подворачивал замасленного рукава,
не доставал из заднего кармана
своего красного яичка,
не подносил его, задыхаясь и моргая, молодым господам или даже самой барыне.
И точно,
не заботься он с утра до вечера о
своем пропитании, — умер бы мой Степушка с голоду.
Проезжающие по большой орловской дороге молодые чиновники и другие незанятые люди (купцам, погруженным в
свои полосатые перины,
не до того) до сих пор еще могут заметить в недальнем расстоянии от большого села Троицкого огромный деревянный дом в два этажа, совершенно заброшенный, с провалившейся крышей и наглухо забитыми окнами, выдвинутый на самую дорогу.
И то сказать: почему
не дожить в
свое удовольствие, — дело господское… да разоряться-то
не след.
Ну
не выпускает она меня из
своих рук.
—
Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она
своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого
не любила более вас…
не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
— А вот это, — подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и худого, которого я при входе в гостиную
не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи
свое искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в
свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но
не прикажете ли водки? ведь уж обед на столе.
А между тем он вовсе
не прикидывался человеком мрачным и
своею судьбою недовольным; напротив, от него так и веяло неразборчивым благоволеньем, радушьем и почти обидной готовностью сближенья с каждым встречным и поперечным.
Радилов замолчал. Я посмотрел на него, потом на Ольгу… Ввек мне
не забыть выражения ее лица. Старушка положила чулок на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил
свою скрипку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули от его первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
А теперь я от себя прибавлю только то, что на другой же день мы с Ермолаем чем свет отправились на охоту, а с охоты домой, что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но
не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал, что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с
своей золовкой.
Он, например,
не любил рессорных экипажей, потому что
не находил их покойными, и разъезжал либо в беговых дрожках, либо в небольшой красивой тележке с кожаной подушкой, и сам правил
своим добрым гнедым рысаком.
Ведь вот вы, может, знаете, — да как вам
своей земли
не знать, — клин-то, что идет от Чеплыгина к Малинину?..
Отец-то мой, покойник (царство ему небесное!), человек был справедливый, горячий был тоже человек,
не вытерпел, — да и кому охота
свое доброе терять? — и в суд просьбу подал.
Вот и начал Александр Владимирыч, и говорит: что мы, дескать, кажется, забыли, для чего мы собрались; что хотя размежевание, бесспорно, выгодно для владельцев, но в сущности оно введено для чего? — для того, чтоб крестьянину было легче, чтоб ему работать сподручнее было, повинности справлять; а то теперь он сам
своей земли
не знает и нередко за пять верст пахать едет, — и взыскать с него нельзя.
Смотрят мужики — что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове така шапонька мудреная, и лицо такое мудреное, — пьян,
не пьян, а и
не в
своем уме.
Позвал его к себе Василий Николаич и говорит, а сам краснеет, и так, знаете, дышит скоро: «Будь справедлив у меня,
не притесняй никого, слышишь?» Да с тех пор его к
своей особе и
не требовал!
M-r Lejeune
не мог согласиться на их предложение и в
свою очередь начал убеждать смоленских мужичков, на французском диалекте, отпустить его в Орлеан.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная,
не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки
не были в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они
не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали
свои драгоценные носы об острые края тростников.
— Позвольте себя рекомендовать, — начал он мягким и вкрадчивым голосом, — я здешний охотник Владимир… Услышав о вашем прибытии и узнав, что вы изволили отправиться на берега нашего пруда, решился, если вам
не будет противно, предложить вам
свои услуги.
Он вас выслушивал, он соглашался с вами совершенно, но все-таки
не терял чувства собственного достоинства и как будто хотел вам дать знать, что и он может, при случае, изъявить
свое мнение.
Я, разумеется,
не захотел отказать товарищу, достал ему, с
своей стороны, ружье-с и взял его на охоту-с.
Я попросил его перестать, но, по неопытности
своей, он
не послушался-с.
Дело шло как следовало, пока Владимир
не забывал
своей обязанности.
— Ну, так утонет, — равнодушно заметил Сучок, который и прежде испугался
не опасности, а нашего гнева и теперь, совершенно успокоенный, только изредка отдувался и, казалось,
не чувствовал никакой надобности переменить
свое положение.
Я остановился в недоумении, оглянулся… «Эге! — подумал я, — да это я совсем
не туда попал: я слишком забрал вправо», — и, сам дивясь
своей ошибке, проворно спустился с холма.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго
не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить
свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Одеждой
своей он щеголять
не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов.
Последнего, Ваню, я сперва было и
не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее
свою русую кудрявую голову.