Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от
руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина
к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но,
к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей же на
руки отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу; детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться.
Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и в эти дни Степушка не являлся
к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил
к барской
руке, не выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, стакана, наполненного жирною
рукою приказчика; разве какая добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога.
Мать моя добрая, она простит, она поймет, а я умираю — мне не
к чему лгать; дай мне
руку…» Я вскочил и вон выбежал.
К концу обеда Федор Михеич начал было «славить» хозяев и гостя, но Радилов взглянул на меня и попросил его замолчать; старик провел
рукой по губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже на самый край стула.
— Разумеется, разумеется, — прибавил он, сильно ударив
рукой по столу… — Стоит только решиться… Что толку в скверном положении?..
К чему медлить, тянуть…
Гаврила-то плотник так и обмер, братцы мои, а она, знай, хохочет, да его все
к себе этак
рукой зовет.
— Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за
руку схватит да потащит
к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду… А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез, — прибавил он, прислушиваясь.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые
руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Павел подошел
к огню с полным котельчиком в
руке.
Она шла молча, изредка поднося худую
руку к тонким, ввалившимся губам.
— На этом-то? — подхватил Ерофей и, подойдя
к Касьяновой клячонке, презрительно ткнул ее третьим пальцем правой
руки в шею. — Ишь, — прибавил он с укоризной, — заснула, ворона!
Вдали, ближе
к роще, глухо стучали топоры, и по временам, торжественно и тихо, словно кланяясь и расширяя
руки, спускалось кудрявое дерево…
— Ну, отцы вы наши, умолот-то не больно хорош. Да что, батюшка Аркадий Павлыч, позвольте вам доложить, дельцо какое вышло. (Тут он приблизился, разводя
руками,
к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое тело на нашей земле оказалось.
— Ну, так по
рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по ладони конторщика). И с Богом! (Купец встал.) Так я, батюшка Николай Еремеич, теперь пойду
к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
Толстяк подошел
к столу, сел, раскрыл книгу, достал счеты и начал откидывать и прикидывать костяшки, действуя не указательным, но третьим пальцем правой
руки: оно приличнее.
Толстяк поправил у себя на голове волосы, кашлянул в
руку, почти совершенно закрытую рукавом сюртука, застегнулся и отправился
к барыне, широко расставляя на ходу ноги.
— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла
к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в
руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел
к двери, остановился и обернулся.
Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было
руку; но,
к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую
руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато
к концу стола развеселяется, начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Чьи это куры, чьи это куры?» Наконец одному дворовому человеку удалось поймать хохлатую курицу, придавив ее грудью
к земле, и в то же самое время через плетень сада, с улицы, перескочила девочка лет одиннадцати, вся растрепанная и с хворостиной в
руке.
Особенно любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит
руки под грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки мои, детки!..» Так, бывало, и хочется подойти
к ней, взять ее за
руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы себе цены не знаете, ведь вы, при всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
Хороша русская удаль, да не многим она
к лицу; а бездарные Полежаевы второй
руки невыносимы.
Он прислонился
к стене и опять положил под себя обе
руки, но уже не болтал ногами.
Обалдуй подпрыгнул кверху, залепетал, замахал
руками, как мельница крыльями; Моргач, ковыляя, подошел
к Якову и стал с ним целоваться; Николай Иваныч приподнялся и торжественно объявил, что прибавляет от себя еще осьмуху пива...
Я прямо
к старосте, будто сосед; вхожу на двор, гляжу: Матрена сидит на крылечке и
рукой подперлась.
ся, как только увидал молодую крестьянку, его ожидавшую; медленно, развалистым шагом подошел он
к ней, постоял, подернул плечами, засунул обе
руки в карманы пальто и, едва удостоив бедную девушку беглым и равнодушным взглядом, опустился на землю.
Акулина была так хороша в это мгновение: вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась, ластилась
к нему, а он… он уронил васильки на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже носом — стеклышко все вываливалось и падало ему в
руку.
— Я ничего… ничего не хочу, — отвечала она, заикаясь и едва осмеливаясь простирать
к нему трепещущие
руки, — а так хоть бы словечко, на прощанье…
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула
руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился
к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на земле.
Войницын подносит обеими
руками билет
к самому своему носу, медленно читает и медленно опускает
руки.
Он взял меня под
руку, и мы отошли
к окну.
Рассказчик опустил голову и поднял
руки к небу.
Чертопханов успокоился, подошел
к Тихону Иванычу, взял его за
руку, дерзко глянул кругом и, не встречая ни одного взора, торжественно, среди глубокого молчания, вышел из комнаты вместе с новым владельцем благоприобретенной деревни Бесселендеевки.
Она перед тем просидела дня три в уголку, скорчившись и прижавшись
к стенке, как раненая лисица, — и хоть бы слово кому промолвила, все только глазами поводила, да задумывалась, да подрыгивала бровями, да слегка зубы скалила, да
руками перебирала, словно куталась.
Чертопханов посмотрел ей вслед, подбежал
к месту, где лежал пистолет, схватил его, прицелился, выстрелил… Но прежде чем пожать пружинку курка, он дернул
рукою кверху: пуля прожужжала над головою Маши. Она на ходу посмотрела на него через плечо — и отправилась дальше, вразвалочку, словно дразня его.
Жид немедленно повиновался, свалился мешком с седла и, придерживая одной
рукою повод, улыбаясь и кланяясь, подвинулся
к Чертопханову.
Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и, подбежав
к жиду, крепко стиснул ему
руку. Тот наклонился и губы уже протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: «Никому не сказывай!» — исчез за дверью.
Ему привиделся нехороший сон: будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая, как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее собак, а вместо арапника у него в
руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в
руки жандарму, который зовет его
к генерал-губернатору и в котором он узнает Яффа…
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался одной
рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым телом на тряском сиденье; другую
руку он прижимал
к пазухе, где у него лежала пачка ассигнаций, завернутых в газетную бумагу; Чертопханов сидел, как истукан, только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом
к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив
руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного
к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
На столе возле кровати стоял пустой штоф; а в головах, пришпиленные булавками
к стене, виднелись два акварельных рисунка: на одном, сколько можно было понять, был представлен толстый человек с гитарой в
руках — вероятно, Недопюскин; другой изображал скачущего всадника…