Неточные совпадения
Он перебирал все по порядку: «Что, у них это там есть так
же,
как у нас, аль иначе?..
«Так обними
же меня…» Скажу вам откровенно: я не понимаю,
как я в ту ночь с ума не сошел.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой
же помещик,
как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
— А я, батюшка, не жалуюсь. И слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого
же,
как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так
же лазурны,
как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные,
как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так
же спокойно,
как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая,
как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда.
Мальчики сидели вокруг их; тут
же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали,
как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь
же познакомить с ними читателя.)
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: «Чего ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то
как взговорит ему: «Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся
же и ты до конца дней».
— А
какие ты нам, Ильюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому,
как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам
же он говорил мало,
как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять… А точно, я слышал, это место у вас нечистое.
Эта безлунная ночь, казалось, была все так
же великолепна,
как и прежде…
— Да… горячка… Третьего дня за дохтуром посылал управляющий, да дома дохтура не застали… А плотник был хороший; зашибал маненько, а хороший был плотник. Вишь, баба-то его
как убивается… Ну, да ведь известно: у баб слезы-то некупленные. Бабьи слезы та
же вода… Да.
— Нет…
какое… так… — ответил он,
как бы нехотя, и с того
же мгновенья впал в прежнюю молчаливость.
Видя, что все мои усилия заставить его опять разговориться оставались тщетными, я отправился на ссечки. Притом
же и жара немного спала; но неудача, или,
как говорят у нас, незадача моя, продолжалась, и я с одним коростелем и с новой осью вернулся в выселки. Уже подъезжая ко двору, Касьян вдруг обернулся ко мне.
Тут Софрон помолчал, поглядел на барина и,
как бы снова увлеченный порывом чувства (притом
же и хмель брал свое), в другой раз попросил руки и запел пуще прежнего...
Г-н Пеночкин придерживался насчет лесоводства русских понятий и тут
же рассказал мне презабавный, по его словам, случай,
как один шутник-помещик вразумил своего лесника, выдрав у него около половины бороды, в доказательство того, что от подрубки лес гуще не вырастает…
— Ну, что
же? — продолжал Аркадий Павлыч и тотчас
же обратился к Софрону. — Из
какой семьи?
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат
же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не человек; сказано: собака, пес,
как есть пес.
— А то
как же-с? Не прямо
же набело писать.
— Кому
же и знать, Николай Еремеич: вы здесь, можно сказать, первое лицо-с. Ну, так
как же-с? — продолжал незнакомый мне голос, — чем
же мы порешим, Николай Еремеич? Позвольте полюбопытствовать.
Представьте себе человека высокого и когда-то стройного, теперь
же несколько обрюзглого, но вовсе не дряхлого, даже не устарелого, человека в зрелом возрасте, в самой,
как говорится, поре.
С людьми
же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще страннее: вовсе на них не глядит и, прежде чем объяснит им свое желание или отдаст приказ, несколько раз сряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «
Как тебя зовут?..
как тебя зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «
как», а остальные произнося очень быстро, что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела.
Вячеслав Илларионович ужасный охотник до прекрасного пола и,
как только увидит у себя в уездном городе на бульваре хорошенькую особу, немедленно пустится за нею вслед, но тотчас
же и захромает, — вот что замечательное обстоятельство.
И дом у него старинной постройки; в передней,
как следует, пахнет квасом, сальными свечами и кожей; тут
же направо буфет с трубками и утиральниками; в столовой фамильные портреты, мухи, большой горшок ерани и кислые фортепьяны; в гостиной три дивана, три стола, два зеркала и сиплые часы, с почерневшей эмалью и бронзовыми, резными стрелками; в кабинете стол с бумагами, ширмы синеватого цвета с наклеенными картинками, вырезанными из разных сочинений прошедшего столетия, шкафы с вонючими книгами, пауками и черной пылью, пухлое кресло, итальянское окно да наглухо заколоченная дверь в сад…
Тут были развязные молодые помещики в венгерках и серых панталонах, с длинными висками и намасленными усиками, благородно и смело взиравшие кругом; другие дворяне в казакинах, с необыкновенно короткими шеями и заплывшими глазками, тут
же мучительно сопели; купчики сидели в стороне,
как говорится, «на чуку»; офицеры свободно разговаривали друг с другом.
И что
же! эти,
как видите, вовсе незатейливые словечки его кормят, поят и одевают.
Мы начали торговаться тут
же на улице,
как вдруг из-за угла с громом вылетела мастерски подобранная ямская тройка и лихо остановилась перед воротами Ситникова дома.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую,
как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в молодого проезжего студента, с которым тотчас
же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она,
как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил его детей, Фофу и Зёзю, русской грамоте, географии и истории, терпеливо сносил тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые требования скучающей барыни; зато, бывало,
как ты отдыхал,
как ты блаженствовал вечером, после ужина, когда отделавшись, наконец, от всех обязанностей и занятий, ты садился перед окном, задумчиво закуривал трубку или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого журнала, занесенный из города землемером, таким
же бездомным горемыкою,
как ты!
Настоящее имя этого человека было Евграф Иванов; но никто во всем околотке не звал его иначе
как Обалдуем, и он сам величал себя тем
же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало.
И между тем ни одной попойки на сорок верст кругом не обходилось без того, чтобы его долговязая фигура не вертелась тут
же между гостями, — так уж к нему привыкли и переносили его присутствие
как неизбежное зло.
Он осторожен и в то
же время предприимчив,
как лисица; болтлив,
как старая женщина, и никогда не проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем, не прикидывается простачком,
как это делают иные хитрецы того
же десятка, да ему и трудно было бы притворяться: я никогда не видывал более проницательных и умных глаз,
как его крошечные, лукавые «гляделки» [Орловцы называют глаза гляделками, так
же как рот едалом.
Когда
же наконец Яков открыл свое лицо — оно было бледно,
как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы.
— Согласен, — отвечал он, — я с вами согласен. Да все
же нужно такое, особенное расположение! Иной мужика дерет
как липку, и ничего! а я… Позвольте узнать, вы сами из Питера или из Москвы?
Что ж вы думаете? ведь узнала барыня Матрену и меня узнала, старая, да жалобу на меня и подай: беглая, дескать, моя девка у дворянина Каратаева проживает; да тут
же и благодарность,
как следует, предъявила.
«Однако ж это странно, — замечает другой экзаменатор, — что
же вы,
как немой, стоите? ну, не знаете, что ли? так так и скажите».
— Однако, — прибавил он, подумав немного, — я, кажется, обещал вам рассказать,
каким образом я женился. Слушайте
же. Во-первых, доложу вам, что жены моей уже более на свете не имеется, во-вторых… а во-вторых, я вижу, что мне придется рассказать вам мою молодость, а то вы ничего не поймете… Ведь вам не хочется спать?
Вот и тут я оказался вздорным человеком; мне бы преспокойно переждать эту напасть, вот
как выжидают конца крапивной лихорадки, и те
же снисходительные люди снова раскрыли бы мне свои объятия, те
же дамы снова улыбнулись бы на мои речи…
Не знаю,
какая кошка подержала жену мою в своих лапах, только и она так
же дулась и чахла,
как мой несчастный чиж.
— Нет, ради Бога, — прервал он меня, — не спрашивайте моего имени ни у меня, ни у других. Пусть я останусь для вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом
же я,
как человек неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени… А уж если вы непременно хотите мне дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть, вы с другими не сталкивались… Засим прощайте.
Чахлая горбоносая рыжая лошадь шаталась под ним,
как угорелая; две борзые собаки, худые и криволапые, тут
же вертелись у ней под ногами.
— В
какую сторону они изволили поехать? — продолжал он тем
же голосом и не надевая картуза.
И то сказать,
как ни было худо воспитание Чертопханова, все
же, в сравнении с воспитанием Тихона, оно могло показаться блестящим.