На разъездах, переправах
и в других
тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят
и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о
том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили
и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет
и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по
тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она
то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели
и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет,
подобный цвету переспелого винограда, так
и сквозили, бесконечно путаясь
и пересекаясь перед глазами;
то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца;
и украдкой, лукаво, начинал сеяться
и шептать по лесу мельчайший дождь.
То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озёрец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком
и лозами, прямо русские, русским людом любимые места,
подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей
и серых утиц.