Неточные совпадения
Его привыкли видеть, иногда даже давали ему пинка, но никто
с ним не
заговаривал, и он сам, кажется, отроду рта не разинул.
— А, а! —
с укоризной
заговорила волчья шуба, —
с двунадесятью язык на Россию шел, Москву сжег, окаянный, крест
с Ивана Великого стащил, а теперь — мусье, мусье! а теперь и хвост поджал! По делам вору и мука… Пошел, Филька-а!
— Это Мартына-плотника хоронят, —
заговорил он, — что
с Рябой.
Я
с удивлением приподнялся; до сих пор он едва отвечал на мои вопросы, а то вдруг сам
заговорил.
С неудовольствием, выражавшимся даже на его затылке, сидел он на козлах и страх желал
заговорить со мной, но в ожидании первого моего вопроса ограничивался легким ворчанием вполголоса и поучительными, а иногда язвительными речами, обращенными к лошадям.
— Ах вы, отцы наши, милостивцы вы наши, —
заговорил он нараспев и
с таким умилением на лице, что вот-вот, казалось, слезы брызнут, — насилу-то изволили пожаловать!.. Ручку, батюшка, ручку, — прибавил он, уже загодя протягивая губы.
— Батюшка, Аркадий Павлыч, —
с отчаяньем
заговорил старик, — помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед Господом Богом говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил — Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (На желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка.) Помилуй, государь, заступись…
Часа два спустя я уже был в Рябове и вместе
с Анпадистом, знакомым мне мужиком, собирался на охоту. До самого моего отъезда Пеночкин дулся на Софрона.
Заговорил я
с Анпадистом о шипиловских крестьянах, о г. Пеночкине, спросил его, не знает ли он тамошнего бурмистра.
— Удивительные, можно сказать, зеленя в нынешнем годус, —
заговорил он опять, — я все ехал да любовался. От самого Воронежа удивительные пошли, первый сорт-с, можно сказать.
— Наши… мужики… Николай Еремеич… —
заговорил наконец Сидор, запинаясь на каждом слове, — приказали вашей милости… вот тут… будет… (Он запустил свою ручищу за пазуху армяка и начал вытаскивать оттуда свернутое полотенце
с красными разводами.)
— Пускай шумят, —
заговорил, растопыря руки, человек
с плисовым воротником, — мне что за дело! лишь бы меня не трогали. В истопники меня произвели…
— Нет, господа, что, —
заговорил презрительным и небрежным голосом человек высокого роста, худощавый,
с лицом, усеянным прыщами, завитый и намасленный, должно быть камердинер, — вот пускай нам Куприян Афанасьич свою песенку споет. Нут-ка, начните, Куприян Афанасьич!
— Что? грозить мне вздумал? —
с сердцем
заговорил он. — Ты думаешь, я тебя боюсь? Нет, брат, не на того наткнулся! чего мне бояться?.. Я везде себе хлеб сыщу. Вот ты — другое дело! Тебе только здесь и жить, да наушничать, да воровать…
— Очень нужно мне… Слушай, Николай Еремеев, —
заговорил Павел
с отчаянием, — в последний раз тебя прошу… вынудил ты меня — невтерпеж мне становится. Оставь нас в покое, понимаешь? а то, ей-богу, несдобровать кому-нибудь из нас, я тебе говорю.
— Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? —
заговорил с изумлением лесник. —
С ума сошел, что ли?
Но таких помещиков у нас на Руси еще довольно много; спрашивается:
с какой стати я
заговорил о нем и зачем?..
Широколобые помещики
с крашеными усами и выражением достоинства на лице, в конфедератках и камлотовых чуйках, надетых на один рукав, снисходительно
заговаривали с пузатыми купцами в пуховых шляпах и зеленых перчатках.
«Татьяна Борисовна, —
заговорила умоляющим голосом гостья, — извините мою смелость; я сестра вашего приятеля, Алексея Николаевича К***, и столько наслышалась от него об вас, что решилась познакомиться
с вами».
Собравшись
с силами,
заговорил он о Москве, о товарищах, о Пушкине, о театре, о русской литературе; вспоминал наши пирушки, жаркие прения нашего кружка,
с сожалением произнес имена двух-трех умерших приятелей…
— Да пусти же его; пусти, неотвязная… —
с досадой
заговорил Моргач, — дай ему присесть на лавку-то; вишь, он устал… Экой ты фофан, братец, право фофан! Что пристал, словно банный лист?
Глуп, скажу я вам, один, как пара купеческих лошадей, а изволили бы вы поглядеть, как снисходительно он
с нашим братом
заговаривает, как великодушно изволит улыбаться на любезности наших голодных матушек и дочек!..
— Пантелей Еремеич вчера двух русаков изволили затравить, — не без усилия
заговорил Недопюскин, явно желавший оживить разговор, — да-с, пребольших-с русаков-с.
Она подошла к окну и села. Я не хотел увеличить ее смущенья и
заговорил с Чертопхановым. Маша легонько повернула голову и начала исподлобья на меня поглядывать украдкой, дико, быстро. Взор ее так и мелькал, словно змеиное жало. Недопюскин подсел к ней и шепнул ей что-то на ухо. Она опять улыбнулась. Улыбаясь, она слегка морщила нос и приподнимала верхнюю губу, что придавало ее лицу не то кошачье, не то львиное выражение…
Он остановил коня, поднял голову и увидал своего корреспондента, дьякона.
С бурым треухом на бурых, в косичку заплетенных волосах, облеченный в желтоватый нанковый кафтан, подпоясанный гораздо ниже тальи голубеньким обрывочком, служитель алтаря вышел свое «одоньишко» проведать — и, улицезрев Пантелея Еремеича, почел долгом выразить ему свое почтение да кстати хоть что-нибудь у него выпросить. Без такого рода задней мысли, как известно, духовные лица со светскими не
заговаривают.
— То ись, значит, я… —
заговорил мужик сиповатым голосом и
с запинкой, встряхивая свои жидкие волосы и перебирая пальцами околыш шапки, которую держал в руках. — Я, значит…
Неточные совпадения
— А я тебе говорю, что, если ты поедешь, и я поеду
с тобой, непременно поеду, — торопливо и гневно
заговорила она. — Почему невозможно? Почему ты говоришь, что невозможно?
— Алексей! Не сердись на меня. Пожалуйста, пойми, что я не виновата, —
заговорила Варя,
с робкою улыбкой глядя на него.
Варенька сделала просто и естественно, как и всё, что она делала, движение, среднее между поклоном и приседанием, и тотчас же
заговорила с князем, как она говорила со всеми, нестесненно и просто.
Анна смотрела на худое, измученное,
с засыпавшеюся в морщинки пылью, лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли похудела; но, вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и
заговорила о себе.
— Приехали! — Вот он! — Который? — Помоложе-то, что ль? — А она-то, матушка, ни жива, ни мертва! —
заговорили в толпе, когда Левин, встретив невесту у подъезда,
с нею вместе вошел в церковь.