Я теперь только начал
понимать отца, — продолжал Володя (то, что он называл его отцом, а не папа, больно кольнуло меня), — что он прекрасный человек, добр и умен, но такого легкомыслия и ветренности… это удивительно! он не может видеть хладнокровно женщину.
Насколько сам Стабровский всем интересовался и всем увлекался, настолько Дидя оставалась безучастной и равнодушной ко всему. Отец утешал себя тем, что все это результат ее болезненного состояния, и не хотел и не мог видеть действительности. Дидя была представителем вырождавшейся семьи и не
понимала отца. Она могла по целым месяцам ничего не делать, и ее интересы не выходили за черту собственного дома.
Михалко и Архип были слишком оглушены всем происходившим на их глазах и плохо
понимали отца. Они понимали богатство по-своему и потихоньку роптали на старика, который превратился в какого-то Кощея. Нет того чтобы устроить их, как живут другие… Эти другие, то есть сыновья богатых золотопромышленников, о которых молва рассказывала чудеса, очень беспокоили молодых людей.
Но писать правду было очень рискованно, о себе писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и послал отцу с наказом никому его не показывать. И
понял отец, что Луговский — его «блудный сын», и написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
Неточные совпадения
— Ты
понимаешь это, я надеюсь? — сказал
отец.
Казалось, очень просто было то, что сказал
отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё
понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Мать отстранила его от себя, чтобы
понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об
отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об
отце думать.
Кити чувствовала, как после того, что произошло, любезность
отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно
отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее
отца, стараясь
понять и не
понимая, как и за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба
отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не
понимал того, что говорил, и это раздражило его.