Неточные совпадения
На бумажке
было написано его изломанным быстрым почерком: 1) к
князю Ивану Ивановичу непременно, 2) к Ивиным непременно, 3) к
князю Михайле, 4) к княгине Нехлюдовой и к Валахиной, ежели успеешь.
Князь Иван Иваныч
был генерал-аншеф, старик, богач и один; стало
быть, я, шестнадцатилетний студент, должен
был иметь с ним прямые отношения, которые, я предчувствовал, не могли
быть для меня лестны.
— Мне стало еще досаднее и совестнее, и чтобы загладить чем-нибудь свой отказ, я поспешил сообщить, что я не
буду дома, потому что должен
быть у
князя Ивана Иваныча, у княгини Корнаковой, у Ивина, того самого, что имеет такое важное место, и что, верно,
буду обедать у княгини Нехлюдовой.
— Да, вот как мы родня, — продолжала она, —
князь Иван Иваныч мне дядя родной и вашей матери
был дядя. Стало
быть, двоюродные мы
были с вашей maman, нет, троюродные, да, так. Ну, а скажите: вы
были, мой друг, у кнезь Ивана?
Через минуты две действительно вошел
князь Михайло. Это
был невысокий плотный господин, весьма неряшливо одетый, невыбритый и с каким-то таким равнодушным выражением в лице, что оно походило даже на глупое. Он нисколько не
был рад меня видеть, по крайней мере, не выразил этого. Но княгиня, которой он, по-видимому, очень боялся, сказала ему...
— Не правда ли, как Вольдемар (она забыла, верно, мое имя) похож на свою maman? — и сделала такой жест глазами, что
князь, должно
быть, догадавшись, чего она хотела, подошел ко мне и с самым бесстрастным, даже недовольным выражением лица протянул мне свою небритую щеку, в которую я должен
был поцеловать его.
Я в первый раз слышал, что мы
были наследники
князя Ивана Иваныча, и это известие неприятно поразило меня.
Мне еще тяжелей стало думать о предстоящем необходимом визите. Но прежде, чем к
князю, по дороге надо
было заехать к Ивиным. Они жили на Тверской, в огромном красивом доме. Не без боязни вошел я на парадное крыльцо, у которого стоял швейцар с булавой.
Пройдя через несколько визитных испытаний, я обыкновенно приобретал самоуверенность и теперь подъезжал
было к
князю с довольно спокойным духом, как вдруг мне вспомнились слова княгини Корнаковой, что я наследник; кроме того, я увидел у крыльца два экипажа и почувствовал прежнюю робость.
Когда мы
были детьми, мы называли
князя Ивана Иваныча дедушкой, но теперь, в качестве наследника, у меня язык не ворочался сказать ему — «дедушка», а сказать — «ваше сиятельство», — как говорил один из господ, бывших тут, мне казалось унизительным, так что во все время разговора я старался никак не называть его.
— Да, ты не поверишь, как мне
было неприятно, — говорил я в тот же день вечером Дмитрию, желая похвастаться перед ним чувством отвращения к мысли о том, что я наследник (мне казалось, что это чувство очень хорошее), — как мне неприятно
было нынче целых два часа пробыть у
князя.
Он прекрасный человек и
был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал себя униженным перед
князем, — но, — продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть, как на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
Знаешь, я думаю, гораздо бы лучше прямо объясниться с
князем, — говорил я, — сказать ему, что я его уважаю как человека, но о наследстве его не думаю и прошу его, чтобы он мне ничего не оставлял, и что только в этом случае я
буду ездить к нему.
Когда зашел разговор о дачах, я вдруг рассказал, что у
князя Ивана Иваныча
есть такая дача около Москвы, что на нее приезжали смотреть из Лондона и из Парижа, что там
есть решетка, которая стоит триста восемьдесят тысяч, и что
князь Иван Иваныч мне очень близкий родственник, и я нынче у него обедал, и он звал меня непременно приехать к нему на эту дачу жить с ним целое лето, но что я отказался, потому что знаю хорошо эту дачу, несколько раз бывал на ней, и что все эти решетки и мосты для меня незанимательны, потому что я терпеть не могу роскоши, особенно в деревне, а люблю, чтоб в деревне уж
было совсем как в деревне…
Что я сказал, что у
князя Ивана Иваныча
есть дача, — это потому, что я не нашел лучшего предлога рассказать про свое родство с
князем Иваном Иванычем и про то, что я нынче у него обедал; но для чего я рассказал про решетку, стоившую триста восемьдесят тысяч, и про то, что я так часто бывал у него, тогда как я ни разу не
был и не могу
быть у
князя Ивана Иваныча, жившего только в Москве или Неаполе, что очень хорошо знали Нехлюдовы, — для чего я это сказал, я решительно не могу дать себе отчета.
Он бы сказал: „Нет, ни за что!..“, а я сказал бы: „
Князь Нехлюдов! напрасно вы хотите
быть великодушнее Николая Иртеньева.
— Ну, рассказывай же мне,
был ты у всех родных? у Ивиных? видел старика? что он тебе сказал? — продолжал он расспрашивать меня. —
Был у
князя Ивана Иваныча?
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому обществу, что у меня должен
быть свой кружок, людей порядочных, и уселся на третьей лавке, где сидели граф Б., барон З.,
князь Р., Ивин и другие господа в том же роде, из которых я
был знаком с Ивиным и графом Б. Но и эти господа смотрели на меня так, что я чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их обществу.
Как только я чувствовал, что товарищ начинал
быть ко мне расположен, я тотчас же давал ему понять, что я обедаю у
князя Ивана Иваныча и что у меня
есть дрожки.
В таком расположении духа я приехал на первый экзамен. Я сел на лавку в той стороне, где сидели
князья, графы и бароны, стал разговаривать с ними по-французски, и (как ни странно сказать) мне и мысль не приходила о том, что сейчас надо
будет отвечать из предмета, который я вовсе не знаю. Я хладнокровно смотрел на тех, которые подходили экзаменоваться, и даже позволял себе подтрунивать над некоторыми.