Неточные совпадения
Провозглашение это возникло при следующих условиях: Вильям Ллойд Гаррисон, рассуждая в существовавшем в 1838 году в Америке обществе для установления мира между людьми о мерах прекращения войны, пришел к заключению, что установление всеобщего мира
может быть основано только на явном признании заповеди непротивления
злу насилием (Мф. V, 39) во всем ее значении, так, как понимают ее квакеры, с которыми Гаррисон находился в дружеских сношениях.
История человечества наполнена доказательствами того, что физическое насилие не содействует нравственному возрождению, и что греховные наклонности человека
могут быть подавлены лишь любовью, что
зло может быть уничтожено только добром, что не должно надеяться на силу руки, чтоб защищать себя от
зла, что настоящая безопасность для людей находится в доброте, долготерпении и милосердии, что лишь кроткие наследуют землю, а поднявшие меч от меча погибнут.
Сатана не
может быть изгнан сатаною, неправда не
может быть очищена неправдою, и
зло не
может быть побеждено
злом.
«Говорят: «мы передаем свои поступки воле других людей, и наши поступки не
могут быть ни дурными, ни хорошими; в наших поступках не
может быть ни заслуги за доброе, ни ответственности за
злое, так как они совершаются не по нашей воле».
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении
злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо
было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении
злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому
может или не
может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой,
может или не
может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос —
может или не
может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Учение Христа негодно, потому что, если бы оно
было исполнено, не
могла бы продолжаться наша жизнь; другими словами: если бы мы начали жить хорошо, как нас учил Христос, мы не
могли бы продолжать жить дурно, как мы живем и привыкли жить. Вопрос же о непротивлении
злу насилием не только не обсуждается, но самое упоминание о том, что в учение Христа входит требование непротивления
злу насилием, уже считается достаточным доказательством неприложимости всего учения.
Вопрос ведь состоит в том: каким образом разрешать столкновения людей, когда одни люди считают
злом то, что другие считают добром, и наоборот? И потому считать, что
зло есть то, что я считаю
злом, несмотря на то, что противник мой считает это добром, не
есть ответ. Ответов
может быть только два: или тот, чтобы найти верный и неоспоримый критериум того, что
есть зло, или тот, чтобы не противиться
злу насилием.
Да и не
может быть иначе: люди, верующие в
злого и безрассудного бога, — проклявшего род человеческий и обрекшего своего сына на жертву и часть людей на вечное мучение, — не
могут верить в бога любви.
«Не заботясь о завтрашнем дне, — о том, что
есть, и что
пить, и во что одеться; не защищая свою жизнь, не противясь
злу насилием, отдавая свою жизнь за други своя и соблюдая полное целомудрие, человек и человеческий род не
могут существовать», — думают и говорят они.
«И хорошо, если бы дело шло только об одном поколении. Но дело гораздо важнее. Все эти крикуны на жалованье, все честолюбцы, пользующиеся дурными страстями толпы, все нищие духом, обманутые звучностью слов, так разожгли народные ненависти, что дело завтрашней войны решит судьбу целого народа. Побежденный должен
будет исчезнуть, и образуется новая Европа на основах столь грубых, кровожадных и опозоренных такими преступлениями, что она не
может не
быть еще хуже, еще
злее, еще диче и насильственнее.
Если прежде человеку говорили, что он без подчинения власти государства
будет подвержен нападениям
злых людей, внутренних и внешних врагов,
будет вынужден сам бороться с ними, подвергаться убийству, что поэтому ему выгодно нести некоторые лишения для избавления себя от этих бед, то человек
мог верить этому, так как жертвы, которые он приносил государству,
были только жертвы частные и давали ему надежду на спокойную жизнь в неуничтожающемся государстве, во имя которого он принес свои жертвы.
Уже во времена появления христианства, в том месте, где оно появилось, в Римской империи для большого числа людей
было ясно, что то, что Нероном и Калигулой считается
злом, которому надо противиться насилием, не
может считаться
злом другими людьми.
Люди, облеченные святостью, считали
злом то, что люди и учреждения, облеченные светской властью, считали добром, и наоборот; и борьба становилась всё жесточе и жесточе. И чем дальше держались люди такого способа разрешения борьбы, тем очевиднее становилось, что этот способ не годится, потому что нет и не
может быть такого внешнего авторитета определения
зла, который признавался бы всеми.
Так продолжалось 18 веков и дошло до того, до чего дошло теперь, — до совершенной очевидности того, что внешнего обязательного для всех определения
зла нет и не
может быть.
Дошло до того, что люди, имеющие власть, перестали уже доказывать то, что они считают
злом,
есть зло, но прямо стали говорить, что они считают
злом то, что им не нравится, а люди, повинующиеся власти, стали повиноваться ей не потому уже, что верят, что определения
зла, даваемые этой властью, справедливы, а только потому, что они не
могут не повиноваться.
Сделалось то, что
есть теперь: одни люди совершают насилия уже не во имя противодействия
злу, а во имя своей выгоды или прихоти, а другие люди подчиняются насилию не потому, что они считают, как это предполагалось прежде, что насилие делается над ними во имя избавления их от
зла и для их добра, а только потому, что они не
могут избавиться от насилия.
Одни люди говорят, что нужнее для человечества государство, что уничтожение государственной формы повлекло бы за собой уничтожение всего того, что выработало человечество, что государство как
было, так и продолжает
быть единственной формой развития человечества и что всё то
зло, которое мы видим среди народов, живущих в государственной форме, происходит не от этой формы, а от злоупотреблений, которые
могут быть исправлены без уничтожения, и что человечество, не нарушая государственной формы,
может развиться и дойти до высокой степени благосостояния.
Пугать людей тем, что
злые будут властвовать над добрыми, никак нельзя, потому что то, чем пугают,
есть то самое, что всегда
было, и
есть, и не
может быть иначе.
Так что то самое, чем защитники государственности пугают людей, тем, что если бы не
было насилующей власти, то
злые властвовали бы над добрыми, это-то самое, не переставая, совершалось и совершается в жизни человечества, а потому упразднение государственного насилия не
может ни в каком случае
быть причиною увеличения насилия
злых над добрыми.
«Государственное насилие
может быть прекращено только тогда, когда уничтожатся
злые люди среди общества», — говорят защитники существующего строя, подразумевая под этим то, что так как
злые люди всегда
будут, то насилие никогда не прекратится.
Казалось бы, очевидно, что человек, живущий так,
есть злое и эгоистическое существо и никак не
может считать себя христианином или либеральным человеком.
— Но разве это
может быть, чтобы в тебя заложено
было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена
была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы
был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты,
будучи землевладельцем или капиталистом, должен
был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы,
будучи императором или президентом,
был принужден командовать войсками, т. е.
быть начальником и руководителем убийц, или чтобы,
будучи правительственным чиновником,
был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или,
будучи судьей, присяжным,
был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё
зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен
был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Неточные совпадения
Между тем не
могло быть сомнения, что в Стрелецкой слободе заключается источник всего
зла.
Это не человек, а машина, и
злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему всё, что только
могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего зa ту страшную вину, которою она
была пред ним виновата.
Он сказал это, по привычке с достоинством приподняв брови, и тотчас же подумал, что, какие бы ни
были слова, достоинства не
могло быть в его положении. И это он увидал по сдержанной,
злой и насмешливой улыбке, с которой Бетси взглянула на него после его фразы.
— Я уже просил вас держать себя в свете так, чтоб и
злые языки не
могли ничего сказать против вас.
Было время, когда я говорил о внутренних отношениях; я теперь не говорю про них. Теперь я говорю о внешних отношениях. Вы неприлично держали себя, и я желал бы, чтоб это не повторялось.
Любившая раз тебя не
может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей природе
есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил,
есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть
быть любимым; ни в ком
зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не
может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.