Неточные совпадения
Он подошел сначала к павильону, подле которого стояли музыканты, которым вместо пюпитров другие солдаты того же
полка раскрывши держали ноты, и около которых, больше смотря, чем слушая, составили кружок писаря, юнкера, няньки с детьми и
офицеры в старых шинелях.
Никто особенно рад не был, встретив на бульваре штабс-капитана Михайлова, исключая, мóжет быть, его
полка капитана Обжогова и прапорщика Сусликова, которые с горячностью пожали ему руку, но первый был в верблюжьих штанах, без перчаток, в обтрепанной шинели и с таким красным вспотевшим лицом, а второй кричал так громко и развязно, что совестно было ходить с ними, особенно перед
офицерами в белых перчатках, из которых с одним — с адъютантом — штабс-капитан Михайлов кланялся, а с другим — штаб-офицером — мог бы кланяться, потому что два раза встречал его у общего знакомого.
— Как не будет? напротив, генерал сейчас опять пошел на вышку. Еще
полк пришел. Да вот она, слышите? опять пошла ружейная. Вы не ходите. Зачем вам? — прибавил
офицер, заметив движение, которое сделал Калугин.
— Э сеси y аште? [ — Почему эта птица здесь? — Потому что это сумка гвардейского
полка; у него императорский орел. — А вы из гвардии? — Нет, шестого линейного. — А это где купили?] — спрашивает
офицер, указывая на деревянную желтую сигарочницу, в которой француз курит папиросу.
Офицер был ранен 10 мая осколком в голову, на которой еще до сих пор он носил повязку, и теперь, чувствуя себя уже с неделю совершенно здоровым, из Симферопольского госпиталя ехал к
полку, который стоял где-то там, откуда слышались выстрелы, — но в самом ли Севастополе, на Северной или на Инкермане, он еще ни от кого не мог узнать хорошенько.
— Как же! очень буду слушать, что Москва [Во многих армейских
полках офицеры полупрезрительно, полуласкательно называют солдата Москва или еще присяга.] болтает! — пробормотал поручик, ощущая какую-то тяжесть апатии на сердце и туманность мыслей, оставленных в нем видом транспорта раненых и словами солдата, значение которых невольно усиливалось и подтверждалось звуками бомбардированья.
Этот
офицер так старательно объяснял причины своего замедления и как будто оправдывался в них, что это невольно наводило на мысль, что он трусит. Это еще стало заметнее, когда он расспрашивал о месте нахождения своего
полка и опасно ли там. Он даже побледнел, и голос его оборвался, когда безрукий
офицер, который был в том же
полку, сказал ему, что в эти два дня у них одних
офицеров 17 человек выбыло.
Офицер этот заведывал обозом
полка и продовольствием лошадей.
Встречались носилки с ранеными, опять полковые повозки с турами; какой-то
полк встретился на Корабельной; верховые проезжали мимо. Один из них был
офицер с казаком. Он ехал рысью, но увидав Володю, приостановил лошадь около него, вгляделся ему в лицо, отвернулся и поехал прочь, ударив плетью по лошади. «Один, один! всем всё равно, есть ли я, или нет меня на свете», подумал с ужасом бедный мальчик, и ему без шуток захотелось плакать.
Сталкиваясь штыками и толпясь
полками, экипажами и ополчениями, жалась пехота, проталкивались конные
офицеры с приказаниями, плакали и умоляли жители и денщики с клажею, которую не пропускали; шумя колесами, пробивалась к бухте артиллерия, торопившаяся убираться.
Неточные совпадения
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два
офицера: один их, а другой другого
полка.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два
офицера: один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их
полк; другой пухлый, старый
офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами.
— Разумеется,
офицеры вашего
полка?
Народ, доктор и фельдшер,
офицеры его
полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского
полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит
офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.