— Тот, кто разрушил ад, — сказал Вельзевул, — учил людей жить,
как птицы небесные, и повелевал давать просящему и хотящему взять рубашку отдавать кафтан, и сказал, что для того, чтобы спастись, надо раздать именье. Как же вы вовлекаете в грабеж людей, которые слышали это?
— Где! — со вздохом повторил Опенкин, — везде и нигде, витаю,
как птица небесная! Три дня у Горошкиных, перед тем у Пестовых, а перед тем и не помню!
За посудой его посылаете; гоняете к прачке и равнодушно смеетесь над тем, что он ничего не делает и живет
как птица небесная, только для того, чтобы служить вам?
И много я в ту пору от него слов великих услышал, и много дивился его житию, что он,
как птица небесная, беззаботен живет и об одном только господе и спасе радуется.
Неточные совпадения
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных
птиц, превосходно играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой
небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать,
как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и
птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели,
как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим,
как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе,
как жили святые в пустынях,
как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали;
как им
птицы небесные корм носили и звери их слушались;
как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
Петр Лукич все-таки чего-нибудь для себя желает, а тот, не сводя глаз, взирает на
птицы небесные,
как не жнут, не сеют, не собирают в житницы, а сыты и одеты.