Для того же, чтобы они никогда уже не догадались, что единое нужное для них — это установление
законов жизни, которое указано в учении Христа, я внушаю им, что законов духовной жизни они знать не могут и что всякое религиозное учение, в том числе и учение Христа, есть заблуждение и суеверие, а что узнать о том, как им надо жить, они могут из придуманной мною для них пауки, называемой социологией, состоящей в изучении того, как различно дурно жили прежние люди.
Так что вместо того, чтобы им самим, по учению Христа, постараться жить лучше, они думают, что им надо только изучить жизнь прежних людей, и что они из этого изучения выведут общие
законы жизни, и что для того, чтобы жить хорошо, им надо будет только сообразоваться в своей жизни с этими выдуманными ими законами.
Абсолютная истина о непротивлении злу насилием не есть
закон жизни в этом хаотическом и темном мире, погруженном в материальную относительность, внутренно проникнутом разделением и враждой.
Он приводил в восхищение «областников» и «украинофилов» и мог внезапно разразиться яркой и эффектной статьей, в которой доказывал, что «централизация» —
закон жизни, а областная литература обречена на умирание.
Неточные совпадения
Софья. Во всю
жизнь мою ваша воля будет мой
закон.
Есть
законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например,
законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть
законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец,
законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой
жизни наполнения.
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от
жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в
законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в
жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал
законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.
Он не думал, что тот христианский
закон, которому он всю
жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своих врагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу.