Неточные совпадения
Для того, чтобы жить доброй
жизнью, нет надобности знать о том, откуда ты явился и что будет
на том свете. Думай только о том, чего хочет
не твое тело,
а твоя душа, и тебе
не нужно будет знать ни о том, откуда ты явился, ни о том, что будет после
смерти.
Не нужно будет знать этого потому, что ты будешь испытывать то полное благо, для которого
не существуют вопросы ни о прошедшем, ни о будущем.
Сын живет в отцовском доме всегда,
а поденщик только
на время. И потому сын будет жить
не так, как поденщик, будет заботиться об отцовском доме,
а не думать, как поденщик, только о том, чтобы получить свою плату. Если человек верит, что
жизнь его
не кончается со
смертью, то он будет жить, как сын в доме отца. Если же
жизнь только та, какая есть в этом мире, то он будет жить как поденщик, стараясь воспользоваться всем, что можно в этой
жизни.
Для того, чтобы жить и
не мучиться, надо надеяться
на радости впереди себя.
А какая же может быть надежда радости, когда впереди только старость и
смерть? Как же быть?
А так: чтобы полагать свою
жизнь не в телесных благах,
а в духовных,
не в том, чтобы становиться ученее, богаче, знатнее,
а в том, чтобы становиться всё добрее и добрее, любовнее и любовнее, всё больше и больше освобождаться от тела, — тогда и старость и
смерть станут
не пугалом и мучением,
а тем самым, чего желаешь.
Люди спрашивают: что будет после
смерти?
На это надо ответить так: если ты точно
не языком,
а сердцем говоришь: да будет воля твоя, как
на земле, так и
на небе, то есть как во временной этой
жизни, так и во вневременной, и знаешь, что воля его есть любовь, то тебе нечего и думать о том, что будет после
смерти.
От этого-то, повидимому, и зависит выражение мира и успокоения
на лице у большинства покойников. Покойна и легка обыкновенно
смерть каждого доброго человека; но умереть с готовностью, охотно, радостно умереть — вот преимущество отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к
жизни, отрицает ее. Ибо лишь такой человек хочет умереть действительно,
а не повидимому, и, следовательно,
не нуждается и
не требует дальнейшего существования своей личности.
В то же время он начал дело о разводе. Станислава Феликсовна не выказала ни малейшего сопротивления. Вообще она не смела даже приблизиться к мужу, так как дрожала перед ним с того часа, как он потребовал ее к ответу. Но она делала отчаянные попытки удержать за собой ребенка и вела из-за него борьбу
не на жизнь, а на смерть. Все оказалось напрасно.
Неточные совпадения
—
А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик —
не богатырь? // И
жизнь его
не ратная, // И
смерть ему
не писана // В бою —
а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. //
А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается //
На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
«Ну что, — думали чиновники, — если он узнает только просто, что в городе их вот-де какие глупые слухи, да за это одно может вскипятить
не на жизнь,
а на самую
смерть».
—
А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их
не выручим, то
жизнь их будет продана
на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой
смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
— Пробовал я там говорить с людями —
не понимают. То есть — понимают, но —
не принимают. Пропагандист я — неумелый,
не убедителен. Там все индивидуалисты…
не пошатнешь! Один сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и
не думают?»
А другой говорит: «Может, завтра море
смерти моей потребует,
а ты мне внушаешь, чтоб я
на десять лет вперед
жизнь мою рассчитывал». И все в этом духе…
Страшно мне и больно думать, что впоследствии мы надолго расходились с Грановским в теоретических убеждениях.
А они для нас
не составляли постороннее,
а истинную основу
жизни. Но я тороплюсь вперед заявить, что если время доказало, что мы могли розно понимать, могли
не понимать друг друга и огорчать, то еще больше времени доказало вдвое, что мы
не могли ни разойтись, ни сделаться чужими, что
на это и самая
смерть была бессильна.