Анархисты правы во всем: и в отрицании существующего и в утверждении того, что при существующих нравах ничего
не может быть хуже насилия власти: но они грубо ошибаются, думая, что анархию можно установить революцией. Анархия может быть установлена только тем, что будет всё больше и больше людей, которым будет не нужна защита правительственной власти, и всё больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть.
Неточные совпадения
Бог дал нам дух свой для того, чтобы мы
могли исполнять дело божие и чтобы нам самим
было хорошо. А мы этот дух божий тратим на служение своему телу. И дело божие
не исполняем и себе делаем
худо.
Если предположить, что человечество состояло бы из миллиарда бессмертных существ, число которых
не могло бы ни увеличиваться, ни уменьшаться, где бы мы
были и что бы мы
были, великий боже! Мы стали бы, без сомнения, в тысячу раз ученее, но и в тысячу раз
хуже.
Если ты
будешь постоянно помнить это, то ты ни на кого
не станешь сердиться, никого
не будешь ни попрекать, ни бранить, потому что если человеку точно лучше делать то, что тебе неприятно, то он прав и
не может поступать иначе. Если же он ошибается и делает то, что для него
не лучше, а
хуже, то ему же
хуже, и можно о нем сожалеть, но нельзя на него сердиться.
Считать себя самого лучше всех — дурно и глупо. Это мы все знаем. Считать свою семью лучше всех других — это еще
хуже и глупее, но мы часто
не только
не знаем этого, но видим в этом особенное достоинство. Считать свой народ лучше всех других — уже глупее всего, что только
может быть. Но этого
не только
не считают дурным, но считают великой добродетелью.
Христос открыл людям то, что разделение между своими и чужими народами
есть обман и зло. И, познав это, христианин уже
не может иметь чувство недоброжелательства к чужим народам,
не может оправдывать, как он прежде делал, жестокие поступки против чужих народов тем, что другие народы
хуже его народа. Христианин
не может не знать того, что разделение его с другими народами
есть зло, что разделение — это соблазн, и потому
не может уже, как он делал это прежде, сознательно служить этому соблазну.
Если
не будет государственной власти, говорят начальствующие, то более злые
будут властвовать над менее злыми. Но дело в том, что то, чем пугают, уже совершилось: теперь уже властвуют более злые над менее злыми, и именно потому, что существует государственная власть. О том же, что произойдет от того, что
не будет государственной власти, мы судить
не можем. По всем вероятиям должно заключить, что если люди, делающие насилие, перестанут его делать, то жизнь всех людей станет от этого никак
не хуже, но лучше.
Так что если все люди поймут, что
плохая жизнь от
плохих людей, и все поймут, что каждый
может не других, а сам себя исправить, то
есть из
плохого сделать хорошим, и станут исправлять сами себя, то тотчас же и вся жизнь станет лучше.
Чем
хуже становится человеку телесно, тем лучше ему становится духовно. И потому человеку
не может быть дурно. Духовное и телесное — это как два конца коромысла весов: чем тяжелее телесное, тем выше поднимается конец духовный, тем лучше душе, и наоборот.
Не верь, что жизнь эта только переход в другой мир и что хорошо нам
может быть только там. Это неправда. Нам должно
быть хорошо здесь, в этом мире. И для того, чтобы нам
было хорошо здесь, в этом мире, нам нужно только жить так, как хочет тот, кто послал нас в него. И
не говори, что для того, чтобы тебе хорошо
было жить, надо, чтобы все хорошо жили, жили по-божьи. Это неправда. Живи сам по-божьи, сам делай усилие, и самому тебе наверное
будет хорошо и другим также от этого
будет наверное
не хуже, но лучше.
Тяжело проследить подобную карьеру; горько видеть такое искажение человеческой природы. Кажется, ничего
не может быть хуже того дикого, неестественного развития, которое совершается в натурах, подобных Подхалюзину, вследствие тяготения над ними самодурства. Но в последующих комедиях Островского нам представляется новая сторона того же влияния, по своей мрачности и безобразию едва ли уступающая той, которая была нами указана в прошедшей статье.
— Да, все это так… я не сомневаюсь. Но чем ты мне заплатишь вот за эту гнилую жизнь, какой я жила в этой яме до сих пор? Меня всегда будут мучить эти позорнейшие воспоминания о пережитых унижениях и нашей бедности. Ах, если бы ты только мог приблизительно представить себе, что я чувствую! Ничего нет и
не может быть хуже бедности, которая сама есть величайший порок и источник всех других пороков. И этой бедностью я обязана была Раисе Павловне! Пусть же она хоть раз в жизни испытает прелести нищеты!
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего
не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Доложу вам, Александра Павловна, — медленно промолвил Пигасов, — ничего
не может быть хуже и обиднее слишком поздно пришедшего счастья. Удовольствия оно все-таки вам доставить не может, а зато лишает вас права, драгоценнейшего права — браниться и проклинать судьбу. Да, сударыня, горькая и обидная штука — позднее счастье.
Неточные совпадения
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего:
может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это
может быть очень
худо: господин ревизор или другой кто
может принять это на свой счет.
Теперь, когда лошади нужны
были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это
было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он
не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку,
были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень
плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы
не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые
хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я
не могу простить Вронскому, что он
не дал мне знать, когда она
была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то
не дворянское дело. И дворянское дело наше делается
не здесь, на выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или
не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько
может. Какая ни
будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Может быть, я
хуже, глупее их, хотя я
не вижу, почему я должен
быть хуже их.