Неточные совпадения
И подумал человек про первого хозяина: «Уж очень много обещает.
Если бы дело по правде было, незачем обещать так много. Польстишься на роскошную жизнь,
как бы хуже не было. А хозяин, должно, сердитый, потому что строго наказывает тех, кто не по нем делает. Пойду лучше ко второму, — тог хоть ничего не обещает, да, говорят, добрый, да и живет заодно с рабочими».
Что,
если бы он,
как другие, сказал: никто не может вернее Моисея объяснить закон бога, он
бы был ничто, и дух божий покинул
бы его душу. Но он общался не с людьми, а с богом, слушался его голоса, а не своего страха перед людьми. Он не побоялся ни церкви, ни государства и не смутился, хотя Пилат и Ирод подружились только затем, чтобы распять его.
Если человек думает, что всё, что он видит вокруг себя, весь бесконечный мир, точно таков,
каким он его видит, то он очень ошибается. Всё телесное человек знает только потому, что у него такое, а не иное зрение, слух, осязание. Будь эти чувства другие, — и весь мир был
бы другой. Так что мы не знаем и не можем знать, каков тот телесный мир, в котором мы живем. Одно, что мы верно и вполне знаем, это нашу душу.
Нет такого крепкого и здорового тела, которое никогда не болело
бы; нет таких богатств, которые
бы не пропадали; нет такой власти, которая не кончалась
бы. Всё это непрочно.
Если человек положит жизнь свою в том, чтобы быть здоровым, богатым, важным человеком,
если даже он и получит то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться, бояться и огорчаться, потому что будет видеть,
как всё то, во что он положил жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется и приближается к смерти.
Люди не считают дурным есть животных оттого, что ложные учителя уверили их в том, что бог разрешил людям есть животных. Это неправда. В
каких бы книгах ни было написано, что не грех убивать животных и есть их, в сердце каждого человека написано яснее, чем в
каких бы то ни было книгах, что животных надо жалеть и нельзя убивать также,
как и людей. Мы все знаем это,
если не заглушаем в себе совести.
Если человек хочет отличиться от других богатством, почетом, чинами, то сколько
бы он ни возвеличивался, ему никогда не будет довольно, и он никогда не будет спокоен и радостен.
Если же он поймет, что в нем живет то божественное начало, которое живет во всех людях, то он тотчас же станет и спокоен и радостен, в
каком бы он ни был положении, потому что будет понимать, что в нем есть то, что выше всего на свете.
Если бы только человек учился любви так же усердно,
как он учится наукам и ремеслам, он скоро и легко научился
бы тому, чтобы любить всех людей, даже тех, которые неприятны нам.
Если ты понял, что главное дело в жизни — любовь, то, сойдясь с человеком, ты будешь думать не о том, чем может быть полезен тебе этот человек, а о том,
как и чем ты можешь быть полезен ему. Делай только так, и ты во всем будешь успевать больше, чем
если бы ты заботился о себе.
Надо уважать всякого человека,
какой бы он ни был жалкий и смешной. Надо помнить, что во всяком человеке живет тот же дух,
какой и в нас. Даже тогда, когда человек отвратителен и душой и телом, надо думать так: «Да, на свете должны быть и такие уроды, и надо терпеть их».
Если же мы показываем таким людям наше отвращение, то, во-первых, мы несправедливы, а во-вторых, вызываем таких людей на войну не на живот, а на смерть.
Какой он ни есть, он не может переделать себя. Что же ему больше делать,
как только бороться с нами,
как с смертельным врагом,
если мы выказываем к нему вражду. Ведь в самом деле: мы хотим быть с ним добры,
если он перестанет быть таким,
какой он есть. А этого он не может. И потому надо быть добрым со всяким человеком, каков
бы он ни был, и не требовать от него того, чего он не может сделать: не требовать от человека того, чтобы он перестал быть собой.
Если два человека идут из Москвы в Киев, то
как бы далеко они ни были друг от друга, — пускай один подходит к Киеву, а другой только вышел из Москвы, — они всё же идут в одно место и рано или поздно сойдутся. Но
как бы близко ни были люди, но
если один идет в Киев, а другой в Москву, они всегда будут врозь.
Если бы все люди соединились в одно, то не было
бы того, что мы понимаем
как свою особенную от других жизнь, потому что жизнь наша есть только всё большее и большее соединение разъединенного. В этом, всё большем и большем, соединении разъединенного — и истинная жизнь и одно истинное благо жизни людей.
Это такая же ошибка,
как та,
какую сделал
бы человек,
если бы всё пахал одну и ту же землю и ничего
бы не сеял на ней.
Когда человек сделал грех и понял, что он согрешил, ему две дороги: одна та, чтобы признать грех и думать о том,
как бы не повторять его, другая та, чтобы, не веря своей совести, справиться о том,
как люди смотрят на тот грех, который он сделал, и
если люди не осуждают, продолжать грешить, не сознавая своих грехов.
Посмотрите на то,
как хочет жить раб. Прежде всего он хочет, чтобы его отпустили на волю. Он думает, что без этого он не может быть ни свободным, ни счастливым. Он говорит так:
если бы меня отпустили на волю, я сейчас
бы был вполне счастлив, я не был
бы принужден угождать и прислуживаться моему хозяину, я мог
бы говорить с кем угодно,
как с равным себе, мог
бы идти, куда хочу, не спрашиваясь ни у кого.
Трудно себе представить,
какая счастливая перемена произошла
бы в нашей жизни,
если бы люди перестали одурманивать и отравлять себя водкой, вином, табаком, опиумом.
Один ученый сделал расчет, что
если человечество будет удваиваться каждые 50 лет,
как оно удваивается теперь, то через 7 000 лет от одной пары разведется людей столько, что
если бы их тесно прижать плечо с плечом по всему земному шару, то поместится на всем земном шаре только одна двадцать седьмая часть всех людей.
Если человек будет,
как это бывает среди нас, видеть в половом общении, хотя
бы в браке, наслаждение, то неизбежно попадет в разврат.
Если бы люди достигли совершенства и стали
бы целомудренны, род человеческий прекратился
бы, и незачем ему было
бы жить на земле, потому что люди стали
бы как ангелы, которые не женятся и замуж не идут,
как это сказано в евангелии. Но пока люди не достигли совершенства, они должны производить потомство, для того, чтобы потомство это, совершенствуясь, достигало того совершенства, которого должны достигнуть люди.
Правда, что хорошо и желательно делать много булавок в день, но
если бы только мы могли видеть,
каким песком мы отчищаем их, мы
бы подумали о том, что это тоже и невыгодно.
Люди ищут богатства, а
если бы они только знали, сколько добра теряют люди, наживая богатство и живя в нем, они
бы старались избавиться от богатства с таким же усердием, с
каким теперь стараются добиться его.
А для того, чтобы богатому любить не словом или языком, а делом и истиной, надо давать просящему,
как сказал Христос. А
если давать просящему, то
как бы много имения ни было у человека, он скоро перестанет быть богат. А
как только перестанет быть богат, так и случится с ним то самое, что Христос сказал богатому юноше, то есть не будет уже того, что мешало богатому юноше идти за ним.
Если человек любит себя, пусть он не делает зла,
как бы мало оно ни было.
Капля за каплей наполняется ведро; так и человек становится полон зла, хотя
бы он собирал его понемногу,
если он позволяет себе сердиться на людей. Зло возвращается на того, кто его сделал, так же
как пыль, брошенная против ветра.
Еще понятна могла
бы быть гордость,
если бы она нравилась людям и привлекала их к себе. А то нет свойства, более отталкивающего,
как гордость.
Если в старину, когда каждый народ подчинялся одной неограниченной власти своего верховного обоготворяемого владыки и представлялся сам себе
как бы островом среди постоянно стремящегося залить его океана,
если тогда патриотизм и имел смысл и представлялся добрым делом, то в наше время, когда пережитое уже народами чувство требует от людей прямо противоположного тому, чего требует их разум, нравственное чувство, религия — признания равенства и братства всех людей, патриотизм не может представляться не чем иным,
как только самым грубым суеверием.
Казалось
бы,
как несомненно ясно, что так
как все люди каждый по-своему определяют зло, то противление предполагаемому различными людьми злу злом может только увеличить, а не уменьшить зло.
Если то, что делает Петр, считается Иваном злом, и он считает себя вправе делать зло Петру, то на таком же основании и Петр может делать зло Ивану, и зло от этого может только увеличиться.
Если бы был поставлен вопрос,
как сделать так, чтобы человек совершенно освободил себя от нравственной ответственности и делал
бы самые дурные дела, не чувствуя себя виноватым, то нельзя придумать для этого более действительного средства,
как суеверие о том, что насилие может содействовать благу людей.
Если я вижу, например, что один человек намерен убить другого, то лучшее, что я могу сделать, это поставить самого себя на место убиваемого и защитить, накрыть собою человека и,
если можно, спасти, утащить, спрятать его, — всё равно
как я стал
бы спасать человека из пламени пожара или утопающего: либо самому погибнуть, либо спасти.
Наказание всегда жестоко-мучительно.
Если бы оно не было жестоко-мучительно, оно
бы не назначалось. Тюремное заключение для людей нашего времени так же жестоко-мучительно,
как было битье кнутом сто лет назад.
Если бы мы только не были приучены с детства к тому, что можно злом платить за зло, насилием заставлять человека делать то, чего мы хотим, то мы
бы только удивлялись тому,
как могут люди,
как будто нарочно портя людей, приучать их к тому, что наказания и всякое насилие могут быть на пользу. Мы наказываем ребенка, чтобы отучить его от делания дурного, но самым наказанием мы внушаем ребенку то, что наказание может быть полезно и справедливо.
Если же нет, то
как же рисковать теми страшными бедствиями, которые неизбежно должны возникнуть,
если бы государство было уничтожено».
Люди в наше время так привыкли к тому, что из всех дел, которые делаются, есть такие, которые им запрещено делать, и еще такие, которые им велено делать,
как бы это ни было трудно для них, и что
если они будут делать то, что запрещено, и не будут делать того, что повелено, то кто-то за это накажет их, и им будет от этого худо. Люди так привыкли к этому, что и не спрашивают, кто те лица, которые запрещают им, и кто будет их наказывать за неисполнение, и покорно исполняют всё, что от них требуется.
Если государь сумеет только сохранить свою жизнь и власть, то все средства,
какие бы он ни употреблял для этого, будут считаться честными и похвальными».
Правда, что
если бы мыслящие люди сумели согласиться, — это положение изменилось
бы, так
как лично никто не желает войны.
В настоящее время собрание законов содержит их в себе,
как говорят, более 50 000;
если бы наши законодатели исполняли свой долг, эта огромная цифра скоро удвоилась
бы.
Цель государства в том, чтобы установить порядок, такой же,
какой бы был среди людей,
если бы все люди были руководимы справедливостью.
Говорят, истинно верующие составляют церковь. Есть ли эти истинно верующие, или нет их, мы не можем знать. Каждый из нас желал
бы быть таким истинно верующим и каждый старается быть им; но никто не должен говорить ни про себя, ни про тех, которые верят так же,
как он, что они одни истинно верующие, потому что
если они могут сказать про себя, что они истинно верующие, то точно то же могут сказать и другие.
Человеку, не думавшему о вере, кажется, что есть только одна истинная вера — та, в
какой он родился. Но только спроси себя, что
бы было,
если бы ты родился в другой вере, христианин — в магометанской, буддист — в христианской, христианин — в браминской? Неужели только мы, в своей вере, в истине, а все остальные во лжи? Вера не станет истиной от того, что ты будешь уверять себя и других, что она одна истинная.
Если бы цыпленок в яйце был одарен разумом человеческим и так же мало умел
бы пользоваться им,
как люди нашего времени, он никогда не разбил
бы скорлупы своего яйца и никогда не узнал
бы жизни.
Если же этот прием вывернуть наизнанку, тогда ученики схватывают что-то вроде разума, прежде чем в них выработается рассудок, и выносят из обучения заимствованную науку, которая только
как бы приклеена, но не срослась с ними, причем их духовные способности остаются такими же бесплодными,
как и раньше, но в то же время сильно испорченные воображаемой ученостью.
Если бы людей учили,
как они должны мыслить, а не только тому, что они должны мыслить, — недоразумение было
бы предотвращено.
Тебе нехорошо, — и тебе кажется, что это оттого, что ты не можешь жить так,
как бы ты хотел, что ты
бы легче сделал то, что считаешь должным,
если бы жизнь твоя была другая.
Если ты не знаешь,
как быть, сделать или не сделать, знай вперед, что всегда лучше удержаться, чем сделать.
Если бы ты не в силах был удержаться и
если бы ты наверное знал, что дело хорошее, то ты не спрашивал
бы себя, сделать или не сделать;
если же спрашиваешь, то, во-первых, знаешь, что можешь удержаться, а во-вторых, наверное знаешь, что дело не вполне хорошее.
Если бы дело было вполне хорошее, ты
бы не спрашивал.
Между разумом и страстями идет в человеке междоусобная война. Человек мог
бы иметь хоть какое-нибудь спокойствие,
если бы в нем был только разум без страстей или только страсти без разума. Но так
как в нем и то и другое, то он не может избежать борьбы, не может быть в мире с одним иначе,
как воюя с другим. Он всегда борется сам в себе. И борьба эта необходима, в ней жизнь.
Ничто так не поощряет праздности,
как пустые разговоры.
Если бы люди молчали и не говорили тех пустяков, которыми они отгоняют от себя скуку праздности, они не могли
бы переносить праздности и работали
бы.
Хорошо было
бы,
если бы мудрость могла переливаться из того человека, в котором eе много, в того, в ком ее мало,
как вода переливается из одного сосуда в другой до тех пор, пока в обоих будет равно. Но для того, чтобы человеку принять чужую мудрость, ему нужно прежде самому думать.
Корова, лошадь, всякая скотина,
как бы голодна ни была, не выйдет со двора,
если ворота открываются внутрь.
Если бы ты и хотел этого, ты не можешь отделить свою жизнь от человечества. Ты живешь в нем, им и для него. Живя среди людей, ты не можешь не отрекаться от себя, потому что мы все сотворены для взаимодействия,
как ноги, руки, глаза, а взаимодействие невозможно без самоотречения.
Если человек стремится к богу, то он никогда не может быть доволен собою. Сколько
бы он ни подвинулся, он чувствует себя всегда одинаково удаленным от совершенства, так
как совершенство бесконечно.