Неточные совпадения
Жизнь других существ, окружающих его, представляется ему только одним из
условий его существования.
Но мало того: если даже человек и поставлен в такие выгодные
условия, что он может успешно бороться с другими личностями, не боясь за свою, очень скоро и разум и опыт показывают ему, что даже те подобия блага, которые он урывает из
жизни, в виде наслаждений личности, не — блага, а как будто только образчики блага, данные ему только для того, чтобы он еще живее чувствовал страдания, всегда связанные с наслаждениями.
Но для человека, как разумного существа, отрицание возможности личного блага и
жизни есть неизбежное последствие
условий личной
жизни и свойства разумного сознания, соединенного с нею.
Различие для нас рождения разумного сознания от видимого нами плотского зарождения в том, что, тогда как в плотском рождении мы видим во времени и пространстве, из чего и как и когда и что рождается из зародыша, знаем, что зерно есть плод, что из зерна при известных
условиях выйдет растение, что на нем будет цвет и потом плод такой же, как зерно (в глазах наших совершается весь круговорот
жизни), — рост разумного сознания мы не видим во времени, не видим круговорота его.
Ложное познание, не имея в виду этого главного предмета знания, направляет свои силы на изучение животного существования прошедших и современных людей и на изучение
условий существования человека вообще, как животного. Ему представляется, что из этих изучений может быть найдено и руководство для блага
жизни человеческой.
Знают или не знают люди о законе изменения их существования, закон этот совершается точно так же, как совершается изменение в
жизни кротов и бобров вследствии тех
условий, в которых они находятся.
Насколько
жизнь этих личностей сближается с законами нашей
жизни, стремления к благу и подчинения закону разума, настолько мы знаем их; насколько она проявляется в пространственных и временных
условиях, настолько мы не знаем их.
Жизнь эта обнаруживается во времени и пространстве, но определяется не временными и пространственными
условиями, а только степенью подчинения животной личности разуму. Определять
жизнь временными и пространственными
условиями, — это всё равно, что определять высоту предмета его длиной и шириной.
Временные и пространственные
условия, в которых находится животная личность человека, не могут влиять на
жизнь истинную, состоящую в подчинении животной личности разумному сознанию.
Понимая свою
жизнь только как животное существование, определяемое пространственными и временными
условиями, человек и пробуждение и деятельность разумного сознания хочет измерять тою же меркой: он спрашивает себя — когда, сколько времени, в каких
условиях я находился в обладании разумным сознанием?
Только при этом
условии возможны благо и
жизнь человека, и только при этом
условии уничтожается и то, что отравляло
жизнь человека, — уничтожается борьба существ, мучительность страданий и страх смерти.
Потребностями называют однако только те
условия, которые сознаны. Но сознанные
условия, как только они сознаны, теряют свое настоящее значение и получают всё то преувеличенное значение, которое дает им направленный на них разум, и заслоняют собою истинную
жизнь.
«Это противоестественно, говорят они, и потому невозможно». Да никто и не говорит об отречении от личности. Личность для разумного человека есть то же, что дыхание, кровообращение для животной личности. Как животной личности отречься от кровообращения? Про это и говорить нельзя. Так же нельзя говорить разумному человеку и об отречении от личности. Личность для разумного человека есть такое же необходимое
условие его
жизни, как и кровообращение —
условие существования его животной личности.
Отрекаться нельзя и не нужно отрекаться от личности, как и от всех тех
условий, в которых существует человек; но можно и должно не признавать эти
условия самою
жизнью.
То, что люди, не понимающие
жизни, называют любовью, это только известные предпочтения одних
условий блага своей личности другим. Когда человек, не понимающий
жизни, говорит, что он любит свою жену или ребенка, или друга, он говорит только то, что присутствие в его
жизни его жены, ребенка, друга увеличивает благо его личной
жизни.
Предпочтения эти относятся к любви так же, как существование относится к
жизни. И как людьми, не понимающими
жизни,
жизнью называется существование, так этими же людьми любовью называется предпочтение одних
условий личного существования другим.
И потому приносит величайшее зло миру и так восхваляемая любовь к женщине, к детям, к друзьям, не говоря уже о любви к науке, к искусству, к отечеству, которая есть ничто иное, как предпочтение на время известных
условий животной
жизни другим.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви, а только как плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям,
условиях.
Людям мирского учения, направившим свой разум на устройство известных
условий существования, кажется, что увеличение блага
жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего существования. Лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности любви, возможности
жизни.
Свое особенное отношение к миру, любовь к одному и нелюбовь к другому, такому человеку представляется только одним из
условий его существования; и единственное дело
жизни, установление нового отношения к миру, увеличение любви, представляется ему делом не нужным.
Но еще более, не скажу с другой стороны, но по самому существу
жизни, как мы сознаем ее, становится ясным суеверие смерти. Мой друг, брат, жил так же, как и я, и теперь перестал жить так, как я.
Жизнь его была его сознание и происходила в
условиях его телесного существования; значит, нет места и времени для проявления его сознания, и его нет для меня. Брат мой был, я был в общении с ним, а теперь его нет, и я никогда не узнаю, где он.
И то, что человек дольше или меньше жил в видимых мною
условиях этого существования, не может представлять никакого различия в его истинной
жизни.
Но зачем же одни проходят быстро, а другие медленно? Зачем старик, засохший, закостеневший нравственно, неспособный, по нашему взгляду, исполнять закон
жизни — увеличение любви — живет, а дитя, юноша, девушка, человек во всей силе душевной работы, умирает, — выходит из
условий этой плотской
жизни, в которой, по нашему представлению, он только начинал устанавливать в себе правильное отношение к
жизни?
Нам обыкновенно представляется, что жить плотской
жизнью естественно, и неестественно погибать от огня, воды, холода, молнии, болезней, пистолета, бомбы; — но стоит подумать серьезно, глядя со стороны на
жизнь людей, чтобы увидать, что напротив: жить человеку плотской
жизнью среди этих гибельных
условий, среди всех, везде распространенных и большей частью убийственных, бесчисленных бактерий, совершенно неестественно.
И потому
жизнь плотская среди этих гибельных
условий, есть, напротив, нечто самое неестественное в смысле материальном.
Если мы живем, то это происходит вовсе не от того, что мы бережем себя, а от того, что в нас совершается дело
жизни, подчиняющее себе все эти
условия.
Он показывает несомненно, что
жизнь эта началась не с рождением, а была и есть всегда, — показывает, что благо этой
жизни растет, увеличивается здесь, доходя до тех пределов, которые уже не могут содержать его, и только тогда уходит из всех
условий, которые задерживают его увеличение, переходя в другое существование.
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких
условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что им надо делать в этой
жизни, не имели бы разумной цели деятельности, никогда не могли бы примириться с мыслью о предстоящей плотской смерти и не имели бы любви.
Для человека, понимающего
жизнь как подчинение своей личности закону разума, боль не только не есть зло, но есть необходимое
условие, как его животной, так и разумной
жизни. Не будь боли, животная личность не имела бы указания отступлений от своего закона; не испытывай страданий разумное сознание, человек не познал бы истины, не знал бы своего закона.