Неточные совпадения
Если я допущу, что клеточки имеют
жизнь, то я от понятия
жизни должен отвлечь главный признак своей
жизни, сознание себя единым живым существом; если же я допущу, что я имею
жизнь, как отдельное существо, то очевидно, что клеточкам, из которых состоит всё мое тело и о сознании которых я ничего не знаю, я никак не могу приписать того же
свойства.
Если можно слово «
жизнь» употреблять так, что оно обозначает безразлично: и
свойство всего предмета, и совсем другие
свойства всех составных частей его, как это делается с клеточкой и животным, состоящим из клеточек, то можно также употреблять и другие слова, — можно, например, говорить, что так как все мысли из слов, а слова из букв, а буквы из черточек, то рисование черточек есть то же, что изложение мыслей, и потому черточки можно назвать мыслями.
Но мало и этого: начиная испытывать ослабление сил и болезни, и глядя на болезни и старость, смерть других людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную
жизнь, каждым часом, каждым движением приближается к ослаблению, старости, смерти; что
жизнь его, кроме того, что она подвержена тысячам случайностей уничтожения от других борющихся с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому
свойству своему есть только не перестающее приближение к смерти, к тому состоянию, в котором вместе с
жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни было блага личности.
Наблюдения так сложны, так многообразны, так запутанны, так много времени и усилия тратится на них, что люди понемногу забывают о первоначальной ошибке признания части предмета за весь предмет и под конец вполне убеждаются, что изучение видимых
свойств вещества, растений и животных и есть изучение самой
жизни, той
жизни, которая, познается человеком только в его сознании.
Ложная наука, взявшая за исходную точку отсталое представление о
жизни, при котором не видно то противоречие
жизни человеческой, которое составляет главное ее
свойство, — эта мнимая наука в своих последних выводах приходит к тому, чего требует грубое большинство человечества, — к признанию возможности блага одной личной
жизни, к признанию для человека благом одного животного существования.
И вдруг в человеке это высшее
свойство его природы производит в нем такое мучительное состояние, что часто, — всё чаще и чаще в последнее время, — человек разрубает Гордиев узел своей
жизни, убивает себя, только бы избавиться от доведенного в наше время до последней степени напряжения мучительного внутреннего противоречия, производимого разумным сознанием.
Но для человека, как разумного существа, отрицание возможности личного блага и
жизни есть неизбежное последствие условий личной
жизни и
свойства разумного сознания, соединенного с нею.
Отрицание блага и
жизни личности есть для разумного существа такое же естественное
свойство его
жизни, как для птицы летать на крыльях, а не бегать ногами.
С людьми в нашем мире, вступающими в истинную
жизнь, случается нечто подобное тому, что бы было с девушкой, от которой были бы скрыты
свойства женщины. Почувствовав признаки половой зрелости, такая девушка приняла бы то состояние, которое призывает ее к будущей семейной
жизни, с обязанностями и радостями матери, за болезненное и неестественное состояние, которое привело бы ее в отчаяние. Подобное же отчаяние испытывают люди нашего мира при первых признаках пробуждения к истинной человеческой
жизни.
Только вследствие этой большей или меньшей степени любви и складывается в человеке известный ряд таких, а не иных сознаний. Так что только
свойство больше или меньше любить одно и не любить другое — и есть то особенное и основное ячеловека, в котором собираются в одно все разбросанные, прерывающиеся сознания.
Свойство же это, хотя и развивается и в нашей
жизни, вносится нами уже готовое в эту
жизнь из какого-то невидимого и непознаваемого нами прошедшего.
Но не то для человека, понимающего
жизнь. Такой человек знает, что он внес в свою теперешнюю
жизнь свое особенное отношение к миру, свою любовь к одному и нелюбовь к другому из скрытого для него прошедшего. Он знает, что эта-то любовь к одному и нелюбовь к другому, внесенная им в это его существование, есть самая сущность его
жизни; что это не есть случайное
свойство его
жизни, но что это одно имеет движение
жизни, — и он в одном этом движении, в увеличении любви, полагает свою
жизнь.
Я не вижу ни вершины конуса, ни основания его, но по той части его, в которой проходит моя видимая, памятная мне
жизнь, я несомненно узнаю его
свойства.
Я вхожу в
жизнь с известными готовыми
свойствами любви к миру вне меня; плотское мое существование — короткое или длинное — проходит в увеличении этой любви, внесенной мною в
жизнь, и потому я заключаю несомненно, что я жил до своего рождения и буду жить, как после того момента настоящего, в котором я, рассуждая, нахожусь теперь, так и после всякого другого момента времени до или после моей плотской смерти.
Но нас смущает то, что мы не видим причин и действий нашей истинной
жизни так, как видим причины и действия во внешних явлениях: не знаем, почему один вступает в
жизнь с такими
свойствами своего я, а другой с другими, почему
жизнь одного обрывается, а другого продолжается? Мы спрашиваем себя: какие были до моего существования причины того, что я родился тем, что я есмь. И что будет после моей смерти от того, что я буду так пли иначе жить? И мы жалеем о том, что не получаем ответов на эти вопросы.
Помни, что разумение твое, имея
свойство жизни в самом себе, делает тебя свободным, если ты не подгибаешь его служению плоти. Душа человека, просвещенная разумением, свободная от страстей, затемняющих этот свет, есть настоящая твердыня, и нет прибежища для человека, которое было бы вернее и неприступнее для зла. Кто не знает этого, тот слеп, а кто, зная, не верит разуму, тот истинно несчастен.
Неточные совпадения
Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и
свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую
жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
Зачем же выставлять напоказ бедность нашей
жизни и наше грустное несовершенство, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства? Что ж делать, если такого
свойства сочинитель, и так уже заболел он сам собственным несовершенством, и так уже устроен талант его, чтобы изображать ему бедность нашей
жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства! И вот опять попали мы в глушь, опять наткнулись на закоулок.
Эти думы обладали
свойством мимолетности, они, проходя сквозь сознание, не возбуждали в нем идеи ответственности за
жизнь, основанную на угнетении людей, на убийстве их.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной
жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «
Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Кроме черных и малайцев встречается много коричневых лиц весьма подозрительного
свойства, напоминающих не то голландцев, не то французов или англичан: это помесь этих народов с африканками. Собственно же коренных и известнейших племен: кафрского, готтентотского и бушменского, особенно последнего, в Капштате не видать, кроме готтентотов — слуг и кучеров. Они упрямо удаляются в свои дикие убежища, чуждаясь цивилизации и оседлой
жизни.