Неточные совпадения
Человек хочет определять свою жизнь временем, как он определяет видимое им существование вне себя, и вдруг в нем пробуждается жизнь,
не совпадающая с временем его
плотского рождения, и он
не хочет верить тому, что то, что
не определяется временем, может быть жизнью. Но сколько бы ни искал человек во времени той точки, с которой бы он мог считать начало своей разумной жизни, он никогда
не найдет ее.
Если же он и находит нечто, подобное началу этого сознания, то он находит его уже никак
не в своем
плотском рождении, а в области,
не имеющей ничего общего с этим
плотским рождением.
Он сознает свое разумное происхождение вовсе
не таким, каким ему видится его
плотское рождение.
Разум человека ложно направлен. Его научили признавать жизнью одно свое
плотское личное существование, которое
не может быть жизнью.
Различие для нас рождения разумного сознания от видимого нами
плотского зарождения в том, что, тогда как в
плотском рождении мы видим во времени и пространстве, из чего и как и когда и что рождается из зародыша, знаем, что зерно есть плод, что из зерна при известных условиях выйдет растение, что на нем будет цвет и потом плод такой же, как зерно (в глазах наших совершается весь круговорот жизни), — рост разумного сознания мы
не видим во времени,
не видим круговорота его.
В чем бы ни состояло истинное благо человека, для него неизбежно отречение его от блага животной личности. Отречение от блага животной личности есть закон жизни человеческой. Если он
не совершается свободно, выражаясь в подчинении разумному сознанию, то он совершается в каждом человеке насильно при
плотской смерти его животного, когда он от тяжести страданий желает одного: избавиться от мучительного сознания погибающей личности и перейти в другой вид существования.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет деятельности любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви
не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего
плотского существования для блага других.
Только если бы люди были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло быть истинною любовью. Но люди
не боги, а находятся в тех условиях существования, при которых все живые существа всегда живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое
плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
Жизнь понимается
не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви, а только как
плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
Люди
не хотят видеть того, что ни одно существование, как
плотское существование,
не может быть счастливее другого, что это такой же закон, как тот, по которому на поверхности озера нигде нельзя поднять воду выше данного общего уровня.
Если бы люди с ложным представлением о жизни могли рассуждать спокойно и мыслили бы правильно на основании того представления, которое они имеют о жизни, они бы должны были придти к заключению, что в том, что в
плотском существовании моем произойдет та перемена, которая, я вижу,
не переставая происходит во всех существах и которую я называю смертью, нет ничего ни неприятного, ни страшного.
Я умру. Что же тут страшного? Ведь сколько разных перемен происходило и происходит в моем
плотском существовании, и я
не боялся их? Отчего же я боюсь этой перемены, которая еще
не наступала и в которой
не только нет ничего противного моему разуму и опыту, но которая так понятна, знакома и естественна для меня, что в продолжении моей жизни я постоянно делал и делаю соображения, в которых смерть, и животных, и людей, принималась мною, как необходимое и часто приятное мне условие жизни. Что же страшно?
Не в смерти, а в этом противоречии причина того ужаса, который охватывает человека при мысли о
плотской смерти: страх смерти
не в том, что человек боится прекращения существования своего животного, но в том, что ему представляется, что умирает то, что
не может и
не должно умереть.
Являющееся привидение будущей
плотской смерти
не есть пробуждение мысли о смерти, но напротив — пробуждение мысли о жизни, которую должен иметь и
не имеет человек.
Не оттого люди ужасаются мысли о
плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею
не кончилась их жизнь, но оттого, что
плотская смерть явно показывает им необходимость истинной жизни, которой они
не имеют. И от этого-то так
не любят люди,
не понимающие жизни, вспоминать о смерти. Вспоминать о смерти для них всё равно, что признаваться в том, что они живут
не так, как того требует от них их разумное сознание.
Мы боимся потерять при
плотской смерти свое особенное я, соединяющее и тело и ряд сознаний, проявлявшихся во времени, в одно, а между тем это-то мое особенное я началось
не с моим рождением, и потому прекращение известного временного сознания
не может уничтожить того, что соединяет в одно все временные сознания.
То неизбежное уничтожение
плотского существования, которое мы на себе видим, показывает нам, что отношение, в котором мы находимся к миру,
не есть постоянное, но что мы вынуждены устанавливать другое.
А между тем ни на чем яснее и очевиднее, чем на прекращении
плотского существования близких людей,
не рассеивается призрачность представления о смерти.
На каком же основании, чувствуя на себе эту силу жизни точно такою же, какою она была при
плотском существовании моего брата, т. е. как его отношение к миру, уяснявшее мне мое отношение к миру, я могу утверждать, что мой умерший брат
не имеет более жизни?
Так я сознаю для себя жизнь уснувшего
плотскою смертью брата и потому
не могу в ней сомневаться; но и наблюдая действия этой исчезнувшей из моих глаз жизни на мир, я еще несомненнее убеждаюсь в действительности этой исчезнувшей из моих глаз жизни.
Христос умер очень давно, и
плотское существование Его было короткое, и мы
не имеем ясного представления о Его
плотской личности, но сила Его разумно-любовной жизни, Его отношение к миру — ничье иное, действует до сих пор на миллионы людей, принимающих в себя это Его отношение к миру и живущих им.
Довольно мне знать, что если всё то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу любви, жил и живет после исчезновения своего
плотского существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более
не мучило меня.
Он говорил это потому, что Он уже тогда, во время своего
плотского существования, вступил в ту истинную жизнь, которая
не может прекращаться.
Другие хотят уверить себя, что жизнь, никогда прежде
не существовавшая, вдруг появившись в
плотском виде и исчезнув в нем, опять воскреснет во плоти и будет жить.
Вся жизнь твоя была шествие через
плотское существование: ты шел, торопился итти и вдруг тебе жалко стало того, что совершается то самое, что ты,
не переставая, делал. Тебе страшна большая перемена положения твоего при
плотской смерти; но ведь такая большая перемена совершилась с тобой при твоем рождении, и из этого для тебя
не только
не вышло ничего плохого, но напротив, вышло такое хорошее, что ты и расстаться с ним
не хочешь.
Нам кажется сначала, что с этого отношения нашего к миру и начинается наша жизнь, но наблюдения над собой и над другими людьми показывают нам, что это отношение к миру, степень любви каждого из нас,
не начались с этой жизнью, а внесены нами в жизнь из скрытого от нас нашим
плотским рождением прошедшего; кроме того, мы видим, что всё течение нашей жизни здесь есть ничто иное, как неперестающее увеличение, усиление нашей любви, которое никогда
не прекращается, но только скрывается от наших глаз
плотской смертью.
И потому прекращение видимости жизни после
плотской смерти так же как невидимость ее до рождения,
не лишает меня несомненного знания ее существования до рождения и после смерти.
Кончается дело жизни, и ничто уже
не может остановить неперестающую гибель человеческой животной жизни, — гибель эта совершается, и одна из ближайших, всегда окружающих человека, причин
плотской смерти представляется нам исключительной причиной ее.
Мучения боли действительно ужасны для людей, положивших свою жизнь в
плотском существовании. Да как же им и
не быть ужасными, когда та сила разума, данная человеку для уничтожения мучительности страданий, направлена только на то, чтобы увеличивать ее?
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда
не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, —
не знали бы что им надо делать в этой жизни,
не имели бы разумной цели деятельности, никогда
не могли бы примириться с мыслью о предстоящей
плотской смерти и
не имели бы любви.
Неточные совпадения
Клим Иванович Самгин видел, что восторги отцов —
плотского и духовного —
не безразличны девице, румяное лицо ее самодовольно пылает, кругленькие глазки сладостно щурятся. Он
не любил людей, которые много спрашивают. Ему
не нравилась эта пышная девица, мягкая, точно пуховая подушка, и он был доволен, что отцы, помешав ему ответить, позволили Софье забыть ее вопрос, поставить другой:
— А еще вреднее
плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым
не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
— Печально, когда человек сосредоточивается на
плотском своем существе и на разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель в «Политике» сказал, что человек вне общества — или бог или зверь. Богоподобных людей —
не встречала, а зверье среди них — мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако
не в смысле только
плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
Даже с практической стороны он
не видит препятствия; необходимо отправиться в Среднюю Азию, эту колыбель религиозных движений, очистить себя долгим искусом, чтобы окончательно отрешиться от отягощающих наше тело чисто
плотских помыслов, и тогда вполне возможно подняться до созерцания абсолютной идеи, управляющей нашим духовным миром.