Неточные совпадения
—
Не знали, любят ли, могут ли любить, а выходили за кого попало, да всю жизнь и мучались; так по-вашему это лучше? — говорила она, очевидно обращая речь ко мне и к адвокату, но менее всего к старику, с которым говорила.
— А я
не знаю, — сказал господин. — Надо определить, что вы разумеете…
— Да нет, помилуйте… — сам
не зная, что «помилуйте», сказал адвокат.
Я
не знал еще женщин, но я, как и все несчастные дети нашего круга, уже
не был невинным мальчиком: уже второй год я был развращен мальчишками; уже женщина,
не какая-нибудь, а женщина, как сладкое нечто, женщина, всякая женщина, нагота женщины уже мучала меня.
И все
знают это и притворяются, что
не знают.
Если же есть такие неприличные романы, то их
не дают в руки, главное, тем, кому нужнее всего это
знать, — девушкам.
— Нет, впрочем так лучше, так лучше! — вскрикнул он. — Поделом мне! Но
не в том дело. Я хотел сказать, что обмануты тут ведь только одни несчастные девушки. Матери же
знают это, особенно матери, воспитанные своими мужьями,
знают это прекрасно. И притворяясь, что верят в чистоту мужчин, они на деле действуют совсем иначе. Они
знают, на какую удочку ловить мужчин для себя и для своих дочерей.
Ведь мы, мужчины, только
не знаем, и
не знаем потому, что
не хотим
знать, женщины же
знают очень хорошо, что самая возвышенная, поэтическая, как мы ее называем, любовь зависит
не от нравственных достоинств, а от физической близости и притом прически, цвета, покроя платья.
Она
знает, что наш брат всё врет о высоких чувствах — ему нужно только тело, и потому он простит все гадости, а уродливого, безвкусного, дурного тона костюма
не простит.
От этого-то меня и мучает то, что никто этого
не знает, а говорят такие глупости, как вон та барыня.
«
Знаю, мол, я
не попадусь».
— Да уж я
не знаю как; только если равенство, так равенство.
Ведь если бы мы были животные, то так бы и
знали, что говорить нам
не полагается; а тут, напротив, говорить надо и нечего, потому что занимает
не то, что разрешается разговорами.
Я
не знал еще тогда, что это общая участь, но что все так же, как я, думают, что это их исключительное несчастье, скрывают это исключительное, постыдное свое несчастие
не только от других, но и от самих себя, сами себе
не признаются в этом.
— Вот это-то и удивительно, что никто
не хочет
знать того, что так ясно и очевидно, того, что должны
знать и проповедывать доктора, но про что они молчат.
А то, что одна побольше
знает математики, а другая умеет играть на арфе, это ничего
не изменит. Женщина счастлива и достигает всего, чего она может желать, когда она обворожит мужчину. И потому главная задача женщины — уметь обвораживать его. Так это было и будет. Так это в девичьей жизни в нашем мире, так продолжается и в замужней. В девичьей жизни это нужно для выбора, в замужней — для властвованья над мужем.
Я ведь
не собирал сведений, но я
знаю десятки случаев — их пропасть, — в которых они убили то ребенка в утробе матери, уверяя, что мать
не может разродиться, а мать потом рожает прекрасно, то матерей под видом каких-то операций.
Да я и
не знаю, был ли бы я в силах воспитать их.
Да, это верно, что я
знаю то, что все
не скоро еще
узнают.
Да,
не скоро еще люди
узнают то, что я
знаю. Много ли железа и какие металлы в солнце и звездах — это скоро
узнать можно; а вот то, что обличает наше свинство, — это трудно, ужасно трудно…
Курица
не боится того, что может случиться с ее цыпленком,
не знает всех тех болезней, которые могут постигнуть его,
не знает всех тех средств, которыми люди воображают, что они могут спасать от болезней и смерти.
Кормить так, тем; нет,
не так,
не тем, а вот этак; одевать, поить, купать, класть спать, гулять, воздух, — на всё это мы, она преимущественно,
узнавала всякую неделю новые правила.
Не все, но самые лучшие
знают.
Как же тут
не мучаться и
не волноваться всю жизнь, когда жизнь детей, к которым она животно привязана, зависит от того, что она во-время
узнает то, что скажет об этом Иван Захарыч.
А что скажет Иван Захарыч, никто
не знает, менее всего он сам, потому что он очень хорошо
знает, что он ничего
не знает и ничему помочь
не может, а сам только виляет как попало, чтобы только
не перестали верить, что он что-то
знает.
А мы были два ненавидящих друг друга колодника, связанных одной цепью, отравляющие жизнь друг другу и старающиеся
не видать этого. Я еще
не знал тогда, что 0,99 супружеств живут в таком же аду, как и я жил, и что это
не может быть иначе. Тогда я еще
не знал этого ни про других ни про себя.
Отец его — помещик, сосед моего отца. Он — отец — разорился, и дети — три было мальчика — все устроились; один только, меньшой этот, отдан был к своей крестной матери в Париж. Там его отдали в консерваторию, потому что был талант к музыке, и он вышел оттуда скрипачом и играл в концертах. Человек он был… — Очевидно, желая сказать что-то дурное про него, он воздержался и быстро сказал: — Ну, уж там я
не знаю, как он жил,
знаю только, что в этот год он явился в Россию и явился ко мне.
Свояченица уезжает ни с чем. Я смело сказал, говоря с ней, что
не сделаю первого шага, но как она уехала, и я вышел и увидел детей жалких, испуганных, я уже готов делать первый шаг. И рад бы его сделать, но
не знаю как. Опять хожу, курю, выпиваю за завтраком водки и вина и достигаю того, чего бессознательно желаю:
не вижу глупости, подлости своего положения.
Для жены ли или для него я это делал, чтоб показать, что я
не боюсь его, для себя ли, чтоб обмануть самого себя, —
не знаю, только я
не мог с первых же сношений моих с ним быть прост.
Я
не могу, я Бог
знает что сделаю».
— Уходи, только
знай, что если тебе
не дорога честь семьи, то мне
не ты дорога (чорт с тобой), но честь семьи.
— Ты решительно стал невозможен, — начала она. — Это такой характер, с которым ангел но уживется, — и, как всегда, стараясь уязвить меня как можно больнее, она напомнила мне мой поступок с сестрой (это был случай с сестрой, когда я вышел из себя и наговорил сестре своей грубости; она
знала, что это мучит меня, и в это место кольнула меня). — После этого меня уж ничто
не удивит от тебя, — сказала она.
Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я
не знаю.
На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я
не знал до сих пор.
Что такое было то новое, что я
узнал, я
не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно.
Зная, что я должен был через два дня ехать на съезд, Трухачевский, прощаясь, сказал, что он надеется в свой другой приезд повторить еще удовольствие нынешнего вечера. Из этого я мог заключить, что он
не считал возможным бывать у меня без меня, и это было мне приятно. Оказывалось, что так как я
не вернусь до его отъезда, то мы с ним больше
не увидимся.
Был молодой месяц, маленький мороз, еще прекрасная дорога, лошади, веселый ямщик, и я ехал и наслажждался, почти совсем
не думая о том, чтò меня ожидает, или именно потому особенно наслаждался, что
знал, чтò меня ожидает, и прощался с радостями жизни.
Если она
не сделала, но хочет, а я
знаю, что хочет, то еще хуже: уж лучше бы сделала, чтоб я
знал, чтоб
не было неизвестности.
Сколько я ни стараюсь вспомнить теперь, я никак
не могу вспомнить моего тогдашнего состояния: что я думал? чего хотел? ничего
не знаю.
Оттого ли произошло то важное, что я так думал, или оттого, что предчувствовал, —
не знаю.
Я
знал только, что теперь всё кончено, что сомнений в ее невинности
не может быть, и что я сейчас накажу ее и кончу мои отношения с нею.
В первой детской мальчики спали. Во второй детской няня зашевелилась, хотела проснуться, и я представил себе то, чтò она подумает,
узнав всё, и такая жалость к себе охватила меня при этой мысли, что я
не мог удержаться от слез, и, чтобы
не разбудить детей, выбежал на цыпочках в коридор и к себе в кабинет, повалился на свой диван и зарыдал.
В ту минуту, как я делал это, я
знал, что я делаю нечто ужасное, такое, какого я никогда
не делал и которое будет иметь ужасные последствия.
«
Не надо волноваться, надо
знать, чтò я делаю», сказал я себе,
не глядя на нее и няню. Няня кричала, звала девушку. Я прошел коридором и, послав девушку, пошел в свою комнату. Что теперь надо делать? спросил я себя и тотчас же понял, что.
Но я говорил это и
знал, что я
не убью себя.
Бред продолжался всё время. Она
не узнавала никого. В тот же день, к полдню, она померла. Меня прежде этого, в 8 часов, отвели в часть и оттуда в тюрьму. И там, просидев 11 месяцев, дожидаясь суда, я обдумал себя и свое прошедшее и понял его. Начал понимать я на третий день. На третий день меня водили туда…