Неточные совпадения
Няня. Есть чего жалеть. Сказал ли он доброе слово кому, вот второй месяц в доме — только зубы скалит (передразнивая). Всех, кажется, пересмеял (с племянницей с вашей;
да девкам от него прохода нет.) Нечесаный, а туда же липнет. Я уж Дуняшу научила: как он к тебе станет приставать, ты его по лицу, чтоб с синяком к обеду пришел. Пускай спросят — отчего?
Да опять — что ж это? Одевать мы его взялись — что ли? Все постельное белье наше.
Няня. Без денег, матушка, в нынешнем веке никто не возьмет, какая красавица ни будь. Только в женихе корысти немного. Так какой-то немудрененький, по винной части служит, не бог знает что.
Да и у людей спрашивала, не хвалят. Первое дело — скуп, другое — бахвал.
Марья Васильевна. Вот и неправда. Он ученый, писатель.
Да что ты понимаешь!
Няня.
Да уж так, матушка, как в гувернерки пойдут, так и догувернерются. Это верно. Так-то и Катерина Матвевна.
Няня.
Да и не хвалю и не корю. Господа были, уж без этого нельзя. А то удивительно — как можно в пятьдесят лет свой карахтер переменить… Как эта самая царская бумага… ну там, что на первой неделе-то вышла…
Марья Васильевна. Ну
да, манифест, — как ты смешна!
Ну
да, та самая, чтоб дворовых за службу под мост со двора согнать, как вам не знать!
Ну,
да бог с ними! что бишь я говорила.
Марья Васильевна. Non, mais dites.
Да ты скажи, в ком он ищет, в тебе или в Любочке? Вот я с няней говорила, она такая дура, я так смеялась…
Няня. А по моему глупому суждению, Катерина Матвевна, матушка, он испытывать ничего не станет. Любовь Ивановна — барышня молоденькая, хорошенькая,
да за ней пятьсот душ. А вы все и постарше, и на тридцать душ он не польстится… Стюдент — вот это так.
Няня.
Да вот не станет за вас, а за Любовь Ивановну посватается. Вот как пятьсот душ, так ему тожественно очень, а тридцать душ, так не тожественно совсем.
Няня. Эх, Катерина Матвевна, матушка! У Любовь Ивановны пятьсот душ,
да еще влюбится.
Катерина Матвеевна(опоминаясь и откидывая волоса). Нет,
да что я! Любовь, как вы понимаете ее, есть плотское влечение, и вы слишком неразвиты и животны, чтобы понимать меня. Пожалуйста, я вас прошу, оставьте меня. (Облокачивается и читает.)
Все можно, как сам везде,
да себя не жалеешь.
Иван Михайлович. Все это так,
да не так. Вот я бы вас с Анатолием-то Дмитриевичем запряг бы в эту работу. Вы бы не то заговорили.
Иван Михайлович. Э!
Да это дворовые.
Марья Васильевна. Дворовые, я знаю, это само собой,
да и мужики теперь после грамоты уже не работают. Что же тут хорошего, я не пойму.
Иван Михайлович. Если бы вовсе не работали, так нам бы есть давно нечего было. Меньше работают. Ну,
да зато все в формах законности, а не произвола. Ну,
да не поймешь.
Марья Васильевна. Так что же хорошего, что меньше работают? Это не хорошо, значит, сделано.
Да ты не сердись, ne vous fachez pas, уж я не пойму.
Марья Васильевна. On dit.
Да говорят.
Марья Васильевна. Я знаю, ты меня ни во что считаешь. Только я слышала, что он нехороший человек. Какая же это служба по винной части!
Да и главное — бахвал; я тебя прошу, Jean, ты об этом подумай.
Марья Васильевна.
Да так все говорят.
Иван Михайлович. Чего не взбредет в эту башку! Это кто тебе наврал? Эх, матушка, не нам с тобой судить про этого человека. Я не знаю отца, который бы за честь себе не почел родство с таким человеком.
Да и терпеть не могу загадывать и сватать. Какой бы он ни был. Власть божия, а нам толковать нечего. Человек замечательный, писатель. И, уж верно, не на деньгах женится. Это верно.
Иван Михайлович(задумывается. Молчание).
Да, хоть и трудно нашему брату, старику, переменить старинные привычки, и много увлеченья, легкомыслия в молодежи, а нельзя не отдать справедливости новому поколенью.
Да.
Иван Михайлович(помолчав немного).
Да, вольный труд идет, идет. Трудно с работниками. Ну,
да ничего, наладится… Вот, дай выкуп сделаю, разделаюсь совсем с мужиками, останутся одни землевладельческие отношения. И право, хорошо,
да.
Марья Васильевна(вдруг сердится).
Да, тебе все хорошие, только жена не хороша! А что ж белья у него ничего нет? Няня все постельное белье приезжее отдала, а приедет кто, и нечего постелить. Что ж это в одном сюртучке — ничего нет. Я своих простынь не отдам. Вот ты как судишь!
Студент. Хотели заняться ботаникой,
да [не] вытанцевалось. А рыболовство учиняли.
Студент. Хотели,
да не вытанцевалось, микроскопа не имелось.
Студент(к Катерине Матвеевне). Вы какое такое душеусладительное чтение производите. (Берет у нее книгу.) А, физиологию — статья добрая, только слишком конспектная. Вот Льюса поизучайте.
Да еще превращение ячейки — забыл чье, не вредная статейка.
Иван Михайлович.
Да, купить надо. (Садится с женой с одной стороны, а студент с Катериной Матвеевной с другой стороны. Иван Михайлович молча курит.)
Студент. Ну
да что ж, доразвилась бы.
Катерина Матвеевна(подумавши).
Да, пожалуй, я схожусь в этом воззрении с вами. Вы именно тот господин, который бы мог успешно воздействовать [на] ее личность.
Петруша.
Да это ничего, отец, я ведь от этого не изменю свой взгляд на тебя и на мать. Буду или не буду я целовать ваши руки, я буду иметь к вам обоим на столько-то уважения, на сколько вы его заслуживаете.
Иван Михайлович. Послушай наконец. Все это хорошо, и новые убеждения, и все,
да надобно честь знать, и первое правило спокон века было уважать старших. Поди поцелуй руку. (Привстает.)Ну!
Иван Михайлович.
Да где же Анатолий Дмитриевич?
Любочка. Он отчищается, упал на коленки, запачкался. У него белые. Папаша, какие у нас с ним разговоры были, ужас! Ну
да после я тебе одному скажу.
Любочка. Очень важное,
да теперь никак нельзя сказать, — до меня касается…
Любочка.
Да нет, мне нельзя будет.
Приказчик.
Да что, Иван Михалыч, с этим народцем служить никак невозможно-с. Нынче опять ночью две веревки украли. Шиненые колеса было утащили, спасибо, углядел. Сколько раз приказывал запирать — не слушают. А ведь за все я ответить должен. Я, кажется, старался, своей, кажись, крови не жалел. Уж сделайте такую милость — меня увольте.
Иван Михайлович. Вот и хозяйничай! (Ходит в волненье. Останавливается перед приказчиком.) Свинья ты! Как же вы полагаете, что можно напутать, нагадить
да в самую рабочую пору уйти?
Иван Михайлович. Ну вас к богу! Мелют, не знают что. Завязать глаза,
да бежать! Все раскрыто, развалено, тащут, крадут, никто ничего не работает! Мальчишки старших учат. Все перебесились. Вот те и прогресс!
Венеровский. Не хочет продолжать служения, хе-хе! что ж, дело известное. Хотелось бы его побить, помучать, пожечь на тихом огне,
да нельзя — что ж делать! Это дурная сторона вольного труда.
Иван Михайлович. Ну,
да черт с ним совсем! [К приказчику.] Ступайте, сдайте старосте. Я сам приду.
Венеровский. Ей-богу, вот на вас любуешься, Иван Михалыч. Как вы себя ломаете. Это сила!
Да, сила. А еще называют вас ретроградом — хе, хе!
Иван Михайлович. Ах, не спрашивайте! Идет,
да вот этакие неприятности. Вы как?
Венеровский.
Да мы что — ничего, работаем понемножку. Все это грязь губернская давит, душит. Кое-как боремся.
Иван Михайлович. Ну
да,
да.
Да все некогда, все служба.
Да, знаете, работаешь, работаешь — оглянешься, все-таки чувствуешь, что хоть сколько-нибудь облагораживается этот губернский круг.