Неточные совпадения
И потому
казалось бы ясно, что борьба насилующих с насилуемыми никак не может соединить
людей, а, напротив, чем дальше продолжается, тем больше разъединяет их.
Казалось бы, это так ясно, что не стоило бы говорить про это, если бы с давнего времени обман о том, что насилие одних
людей над другими может быть полезно
людям и соединять их, не был бы так распространен и принят молчаливым согласием, как самая несомненная истина, не только теми, кому выгодно насилие, но и большинством тех самых
людей, которые более всего страдали и страдают от насилия.
Казалось бы очевидно, что, если одни
люди могут, несмотря на признания благодетельности любви, во имя каких-то благих целей в будущем, допускать необходимость мучительства или убийства некоторых
людей, то точно с таким же правом могут другие
люди, тоже признавая благодетельность любви, допускать, тоже во имя будущих благ, необходимость мучительства и убийства других
людей.
Казалось бы, это так очевидно, что совестно доказывать это, а между тем
люди христианского мира, — как признающие себя верующими, так считающие себя неверующими, но признающие нравственный закон, — и те и другие смотрят на учение о любви, отрицающее всякое насилие, и в особенности на вытекающее из этого учения положение о непротивлении злу злом, как на нечто фантастическое, невозможное и совершенно неприложимое к жизни.
Но рабочим-то
людям,
казалось бы, уже не нужно того насилия, которое они, как это ни удивительно сказать, так старательно сами над собою делают и от которого они так страдают.
Казалось бы, рабочим-то
людям, не получающим никакой выгоды от совершаемого над ними насилия, можно бы увидать, наконец, тот обман, в котором они запутаны и, увидав обман, освободиться от него самым простым и легким способом: прекращением участия в том насилии, которое может совершаться над ними только благодаря их участию.
Казалось бы, что̀ может быть проще и естественнее того, чтобы, веками страдая от производимого самими над собою, без всякой для себя пользы, насилия, рабочие
люди, в особенности земледельцы, которых в России, да и во всем мире большинство, поняли наконец, что они страдают сами от себя, что та земельная собственность неработающих владельцев, от которой они больше всего страдают, поддерживается ими же самими, в виде стражников, урядников, солдат; что точно так же все подати — и прямые и косвенные — собирают с самих себя они же сами в виде старост, сотских, сборщиков податей и опять же полицейских и солдат.
Казалось бы, так просто понять это рабочим
людям и сказать наконец тем, кого они считают своими начальниками...
Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных, бессильных, разрозненных
людей против всего огромного количества
людей, связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями насилия? Борьба
кажется не только не равной, но невозможной, а между тем исход борьбы так же мало может быть сомнителен, как исход борьбы ночного мрака и утренней зари.
Но не то с душевным состоянием тех
людей, которые пользуются насилием, подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы
людей вместо естественного и свойственного
людям чувства любви к братьям испытывают ко всем
людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства ненависти, осуждения и страха, и до такой степени заглушают в себе все человеческие чувства, что убийства братьев
кажутся им необходимыми условиями блага их жизни.
И стоит только
человеку поставить себе вместо ложной внешней общественной цели эту одну истинную, несомненную и достижимую внутреннюю цель жизни, чтобы мгновенно распались все те цепи, которыми он,
казалось, был так неразрывно скован, и он почувствовал бы себя совершенно свободным…
Казалось бы, должно быть ясно, что только истинное христианство, исключающее насилие, дает спасение отдельно каждому
человеку и что оно же одно дает возможность улучшения общей жизни человечества, но
люди не могли принять его до тех пор, пока жизнь по закону насилия не была изведана вполне, до тех пор, пока поле заблуждений, жестокостей и страданий государственной жизни не было исхожено по всем направлениям.
Люди так привыкли к этой государственной форме, в которой они живут, что она
кажется им неизбежной, всегдашней формой жизни человечества.
Но это только
кажется: жили и живут
люди и вне государственной формы.
Спасет, избавит вас от претерпеваемого вами зла и даст вам истинное благо, к которому вы так неумело стремитесь, не желание своей выгоды, не зависть, не следование партийной программе, не ненависть, не негодование, не желание славы, даже не чувство справедливости, и главное, не забота об устройстве жизни других
людей, а только деятельность для своей души, как ни странно это вам
покажется, не имеющая никакой внешней цели, никаких соображений о том, что из нее может выйти.
Казалось, не может не быть очевидным всякому мыслящему
человеку, что такая деятельность правительства не может улучшить положения.
Христианское учение в его истинном значении, признающее высшим законом жизни человеческой закон любви, не допускающий ни в каком случае насилие
человека над
человеком, учение это так близко сердцу человеческому, дает такую несомненную свободу и такое ни от чего не зависимое благо и отдельному
человеку, и обществам
людей, и всему человечеству, что,
казалось бы, стоило только узнать его, чтобы все
люди приняли его за руководство своей деятельности.
Но как ни странно
кажется мне ослепление
людей, верящих в необходимость, неизбежность насилия, как ни неотразимо очевидна для меня неизбежность непротивления, не разумные доводы убеждают меня и могут неотразимо убедить
людей в истине непротивления, убеждает только сознание
человеком своей духовности, основное выражение которого есть любовь. Любовь же, истинная любовь, составляющая сущность души
человека, та любовь, которая открыта учением Христа, исключает возможность мысли о каком бы то ни было насилии.
Неточные совпадения
(Раскуривая сигарку.)Почтмейстер, мне
кажется, тоже очень хороший
человек. По крайней мере, услужлив. Я люблю таких
людей.
Здесь много чиновников. Мне
кажется, однако ж, они меня принимают за государственного
человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ка я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила!
Артемий Филиппович.
Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам
покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Софья. Вижу, какая разница
казаться счастливым и быть действительно. Да мне это непонятно, дядюшка, как можно
человеку все помнить одного себя? Неужели не рассуждают, чем один обязан другому? Где ж ум, которым так величаются?
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне
кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного
человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.