Неточные совпадения
12-го августа 18…, ровно
в третий день после дня моего рождения,
в который мне
минуло десять лет и
в который я получил такие чудесные подарки,
в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой — из сахарной бумаги на палке — по мухе.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и
в такие
минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы
в тяжелые
минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что
в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.
Он кинул на счеты три тысячи и с
минуту молчал, посматривая то на счеты, то
в глаза папа, с таким выражением: «Вы сами видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли его теперь продавать, вы сами изволите знать…»
Яков был крепостной, весьма усердный и преданный человек; он, как и все хорошие приказчики, был до крайности скуп за своего господина и имел о выгодах господских самые странные понятия. Он вечно заботился о приращении собственности своего господина на счет собственности госпожи, стараясь доказывать, что необходимо употреблять все доходы с ее имений на Петровское (село,
в котором мы жили).
В настоящую
минуту он торжествовал, потому что совершенно успел
в этом.
Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне
в голову, и я все забыл
в эту
минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок и больше я его не видал.
Что Карл Иваныч
в эту
минуту говорил искренно, это я утвердительно могу сказать, потому что знаю его доброе сердце; но каким образом согласовался счет с его словами, остается для меня тайной.
Когда все собрались
в гостиной около круглого стола, чтобы
в последний раз провести несколько
минут вместе, мне и
в голову не приходило, какая грустная
минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили
в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет
в бричке и какой
в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать
в шарф и ваточную чуйку?
Когда я услыхал этот голос, увидал ее дрожащие губы и глаза, полные слез, я забыл про все и мне так стало грустно, больно и страшно, что хотелось бы лучше убежать, чем прощаться с нею. Я понял
в эту
минуту, что, обнимая отца, она уже прощалась с нами.
В эту
минуту я тоже думал, что лучше бы было головку, чем то, над чем я трудился.
У Карла Иваныча
в руках была коробочка своего изделия, у Володи — рисунок, у меня — стихи; у каждого на языке было приветствие, с которым он поднесет свой подарок.
В ту
минуту, как Карл Иваныч отворил дверь залы, священник надевал ризу и раздались первые звуки молебна.
При этом она вопросительно взглянула на нас, и, признаюсь, мне сделалось как-то неловко
в эту
минуту.
Несмотря на это, на меня часто находили
минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня
в красавца, и все, что имел
в настоящем, все, что мог иметь
в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
— Непременно, непременно на голову! — закричали мы все, обступив Иленьку, который
в эту
минуту заметно испугался и побледнел, схватили его за руку и повлекли к лексиконам.
Случилось так, что после шумного смеха мы вдруг все замолчали, и
в комнате стало так тихо, что слышно было только тяжелое дыхание несчастного Грапа.
В эту
минуту я не совсем был убежден, что все это очень смешно и весело.
Хотя мне
в эту
минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то рука
в белой перчатке очутилась
в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами.
Но
в ту самую
минуту, как я раздвинул ноги и хотел уже припрыгнуть, княжна, торопливо обегая вокруг меня, с выражением тупого любопытства и удивления посмотрела на мои ноги.
Володя, Ивины, молодой князь, я, мы все были влюблены
в Сонечку и, стоя на лестнице, провожали ее глазами. Кому
в особенности кивнула она головкой, я не знаю, но
в ту
минуту я твердо был убежден, что это сделано было для меня.
Мы пошли
в девичью;
в коридоре попался нам на дороге дурачок Аким, который всегда забавлял нас своими гримасами; но
в эту
минуту не только он мне не казался смешным, но ничто так больно не поразило меня, как вид его бессмысленно-равнодушного лица.
Налево от двери стояли ширмы, за ширмами — кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором дремал доктор; подле кровати стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка,
в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лед к голове maman, которую не было видно
в эту
минуту.
Я был
в сильном горе
в эту
минуту, но невольно замечал все мелочи.
В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня
в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной
минуты.
Его высокая фигура
в черном фраке, бледное выразительное лицо и, как всегда, грациозные и уверенные движения, когда он крестился, кланялся, доставая рукою землю, брал свечу из рук священника или подходил ко гробу, были чрезвычайно эффектны; но, не знаю почему, мне не нравилось
в нем именно то, что он мог казаться таким эффектным
в эту
минуту.
Только
в эту
минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто
в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.