Мессианизм, переходящий в отрицание всякого национализма, хочет, чтобы русский народ жертвенно отдал себя на служение делу избавления всех народов, чтобы русский человек
явил собой образ всечеловека.
У скромной, семейной работающей молодежи «Олсуфьевской крепости» ничего для сердца, ума и разумного веселья — ни газет, ни книг и даже ни одного музыкального инструмента. Бельэтаж гагаринского дворца, выходившего на улицу, с тремя большими барскими квартирами,
являл собой разительную противоположность царившей на дворе крайней бедноте и нужде. Звуки музыки блестящих балов заглушали пьяный разгул заднего двора в праздничные дни.
«Слыхано и видано, — прибавлял капитан язвительно, — что сироты ходят с торбами, вымаливая куски хлеба у доброхотных дателей, но чтобы сироты приезжали на чужое поле не с убогою горбиною, а с подводами, конно и людно, тому непохвальный пример
являет собою лишь оный Антон Фортунатов Банькевич, что в благоустроенном государстве терпимо быть не может».
— Как все равно? Напротив, эти люди должны
являть собою пример воздержания, трудолюбия, ума, образования, — перечислял насмешливо Плавин.
Неточные совпадения
Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выделялся из этой пестрой толпы администраторов,
являл ум тонкий и проницательный и вообще выказывал
себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия в России.
Свой слог на важный лад настроя, // Бывало, пламенный творец //
Являл нам своего героя // Как совершенства образец. // Он одарял предмет любимый, // Всегда неправедно гонимый, // Душой чувствительной, умом // И привлекательным лицом. // Питая жар чистейшей страсти, // Всегда восторженный герой // Готов был жертвовать
собой, // И при конце последней части // Всегда наказан был порок, // Добру достойный был венок.
Русская история
явила совершенно исключительное зрелище — полнейшую национализацию церкви Христовой, которая определяет
себя, как вселенскую.
Об этом уже давно поговаривали в заведении, но, когда слухи так неожиданно, тотчас же после смерти Женьки, превратились в
явь, девицы долго не могли прийти в
себя от изумления и страха.
Я чувствовал
себя кругом виноватым — и за то, что был не в классе, и за то, что находился в таком неуказанном месте, поэтому молчал и, опустив голову,
являл в своей особе самое трогательное выражение раскаяния.