Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже
себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл
у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Повитуха взяла
у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила
себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег
у нее не было, и надо было искать места.
Вымыв душистым мылом руки, старательно вычистив щетками отпущенные ногти и обмыв
у большого мраморного умывальника
себе лицо и толстую шею, он пошел еще в третью комнату
у спальни, где приготовлен был душ.
Теперь, когда он входил на возвышение, он имел сосредоточенный вид, потому что
у него была привычка загадывать всеми возможными средствами на вопросы, которые он задавал
себе.
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* года в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили
у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и, разделив похищенное между
собой, опоили, для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть. Признаете ли вы
себя виновной?
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги
у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к
себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
Нехлюдов в это лето
у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по
себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает
себе.
В глубине души он знал, что ему надо ехать, и что не за чем теперь оставаться
у теток, знал, что ничего из этого не могло выйти хорошего, но было так радостно и приятно, что он не говорил этого
себе и оставался.
Дороги до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома
у тетушек, велел оседлать
себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли
у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над
собой, чтобы не смотреть на нее.
Катюша одна сидела
у стола, задумавшись, и смотрела перед
собой.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный
у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между
собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для
себя.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне и
у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он
себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и
у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как
у него не достало денег, то он послал к
себе в номер эту самую Любашу, к которой он получил предилекция, — сказала она, взглянув на подсудимую.
Товарищ прокурора был от природы очень глуп, но сверх того имел несчастье окончить курс в гимназии с золотой медалью и в университете получить награду за свое сочинение о сервитутах по римскому праву, и потому был в высшей степени самоуверен, доволен
собой (чему еще способствовал его успех
у дам), и вследствие этого был глуп чрезвычайно.
Мисси очень хотела выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила
себя к мысли, что он будет ее (не она будет его, а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает
у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
— Филипп, вы не ту гардину, —
у большого окна, — страдальчески проговорила Софья Васильевна, очевидно жалевшая
себя за те усилия, которые ей нужно было сделать, чтобы выговорить эти слова, и тотчас же для успокоения поднося ко рту рукой, покрытой перстнями, пахучую дымящуюся пахитоску.
«Ведь я любил ее, истинно любил хорошей, чистой любовью в эту ночь, любил ее еще прежде, да еще как любил тогда, когда я в первый раз жил
у тетушек и писал свое сочинение!» И он вспомнил
себя таким, каким он был тогда.
Когда еще во время одного перерыва сторожа закусывали подле нее хлебом и крутыми яйцами,
у нее рот наполнился слюной, и она почувствовала, что голодна, но попросить
у них она считала для
себя унизительным.
— Видно,
у них всё так, — сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле
себя, притянула к
себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное дело.
У трактиров уже теснились, высвободившись из своих фабрик, мужчины в чистых поддевках и глянцовитых сапогах и женщины в шелковых ярких платках на головах и пальто с стеклярусом. Городовые с желтыми шнурками пистолетов стояли на местах, высматривая беспорядки, которые могли бы paзвлечь их от томящей скуки. По дорожкам бульваров и по зеленому, только что окрасившемуся газону бегали, играя, дети и собаки, и веселые нянюшки переговаривались между
собой, сидя на скамейках.
И такой взгляд на свою жизнь и свое место в мире составился
у Масловой. Она была проститутка, приговоренная к каторге, и, несмотря на это, она составила
себе такое мировоззрение, при котором могла одобрить
себя и даже гордиться перед людьми своим положением.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла
себя, уже с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее
у дивана. На другом конце гостиной
у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины — военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.
На большом столе
у зеркала лежал его открытый чемодан, из которого виднелись его туалетный несессер и книги, взятые им с
собою: русская — опыт исследования законов преступности, о том же одна немецкая и одна английская книга.
Он сел опять на крылечко и, вдыхая в
себя наполнивший теплый воздух крепкий запах молодого березового листа, долго глядел на темневший сад и слушал мельницу, соловьев и еще какую-то птицу, однообразно свистевшую в кусте
у самого крыльца.
Один сидел
у окна, подняв брови и выставив губы, глядел перед
собою, как будто стараясь вспомнить что-то.
Войдя в кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным человеком в сюртуке, который сидел в кресле
у большого письменного стола и весело смотрел перед
собой. Особенно заметное своим красным румянцем среди белых усов и бороды добродушное лицо сложилось в ласковую улыбку при виде Нехлюдова.
И от этого
у него всегда были грустные глаза. И от этого, увидав Нехлюдова, которого он знал тогда, когда все эти лжи еще не установились в нем, он вспомнил
себя таким, каким он был тогда; и в особенности после того как он поторопился намекнуть ему на свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал всё это «не то», и ему стало мучительно грустно. Это же самое — после первого впечатления радости увидать старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
Нехлюдов уехал бы в тот же день вечером, но он обещал Mariette быть
у нее в театре, и хотя он знал, что этого не надо было делать, он всё-таки, кривя перед самим
собой душой, поехал, считая
себя обязанным данным словом.
Он просил
у Нехлюдова защиты, а между тем подтрунивал и над
собой, и над судьями, и над тюрьмой, и над всеми законами, не только уголовными, но и божескими.
— Ну, уж вы мне предоставьте решать мои дела самому и знать, что надо читать и что не надо, — сказал Нехлюдов, побледнев, и, чувствуя, что
у него холодеют руки, и он не владеет
собой, замолчал и стал пить чай.
На нынешнее число он записал: «Был
у Наташи и как раз от довольства
собой был недобр, зол, и осталось тяжелое чувство.
Тарас говорил про
себя, что когда он не выпьет,
у него слов нет, а что
у него от вина находятся слова хорошие, и он всё сказать может. И действительно, в трезвом состоянии Тарас больше молчал; когда же выпивал, что случалось с ним редко и и только в особенных случаях, то делался особенно приятно разговорчив. Он говорил тогда и много и хорошо, с большой простотою, правдивостью и, главное, ласковостью, которая так и светилась из его добрых голубых глаз и не сходящей с губ приветливой улыбки.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю
себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что
у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
Несмотря на неожиданность и важность разговора нынче вечером с Симонсоном и Катюшей, он не останавливался на этом событии: отношение его к этому было слишком сложно и вместе с тем неопределенно, и поэтому он отгонял от
себя мысль об этом. Но тем живее вспоминал он зрелище этих несчастных, задыхающихся в удушливом воздухе и валявшихся на жидкости, вытекавшей из вонючей кадки, и в особенности этого мальчика с невинным лицом, спавшего на ноге каторжного, который не выходил
у него из головы.
— Никакой веры
у меня нет. Потому никому я, никому не верю, окроме
себе, — так же быстро и решительно ответил старик.
Величественный смотритель вышел к воротам и, прочтя
у фонаря пропуск, данный Нехлюдову и англичанину, недоумевающе пожал могучими плечами, но, исполняя приказание, пригласил посетителей следовать за
собой.
— Закон! — повторил он презрительно, — он прежде ограбил всех, всю землю, всё богачество
у людей отнял, под
себя подобрал, всех побил, какие против него шли, а потом закон написал, чтобы не грабили да не убивали. Он бы прежде этот закон написал.
— Скажи ему, чтобы он с
себя антихристову печать снял, тогда и не будет
у него ни воров ни убийц. Так и скажи ему.