Неточные совпадения
Сторожа
то быстро ходили,
то рысью даже, не поднимая ног от пола, но шмыгая ими, запыхавшись бегали взад и вперед с поручениями и бумагами. Пристава, адвокаты и судейские проходили
то туда,
то сюда, просители или подсудимые не под стражей уныло бродили у стен или
сидели, дожидаясь.
Секретарь
сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все
те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
Ах, если бы всё это остановилось на
том чувстве, которое было в эту ночь! «Да, всё это ужасное дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь,
сидя у окна в комнате присяжных.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке,
сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка
того заведения, в котором жила Маслова.
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно
тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей
сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И
те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора было в
том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они,
те самые, чья судьба решилась, всё так же неподвижно
сидели за своей решеткой перед солдатами. Маслова улыбалась чему-то. И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление в городе, он был в нерешительности, как отнестись к ней; и отношение к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения к ней: недобитая птица перестала бы трепаться в ягдташе и напоминать о себе.
— Положение, изволите видеть, странное, — продолжал председатель, возвышая голос, —
тем, что ей, этой Масловой, предстояло одно из двух: или почти оправдание, тюремное заключение, в которое могло быть зачислено и
то, что она уже
сидела, даже только арест, или каторга, — середины нет. Если бы вы прибавили слова: «но без намерения причинить смерть»,
то она была бы оправдана.
В
то время как она
сидела в арестантской, дожидаясь суда, и в перерывах заседания она видела, как эти мужчины, притворяясь, что они идут за другим делом, проходили мимо дверей или входили в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
Председатель, так же как и вчера, изображал из себя беспристрастие и справедливость и подробно разъяснял и внушал присяжным
то, что они знали и не могли не знать. Так же, как вчера, делались перерывы, так же курили; так же судебный пристав вскрикивал: «суд идет», и так же, стараясь не заснуть,
сидели два жандарма с обнаженным оружием, угрожая преступнику.
У калитки деревянных строений, с правой стороны, против часового
сидел на лавочке надзиратель в мундире с галунами с записной книжкой. К нему подходили посетители и называли
тех, кого желали видеть, и он записывал. Нехлюдов также подошел к нему и назвал Катерину Маслову. Надзиратель с галунами записал.
А рядом с ним
сидела на полу женщина с ребенком, в хорошем шерстяном платке, и рыдала, очевидно в первый раз увидав
того седого человека, который был на другой стороне в арестантской куртке, с бритой головой и в кандалах.
Кораблева, Хорошавка, Федосья и Маслова
сидели в своем углу и все красные и оживленные, выпив уже водки, которая теперь не переводилась у Масловой и которою она щедро угощала товарок, пили чай и говорили о
том же.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в
то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а
то что ж это, заперли в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке
сидит.
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к
тем людям, которые
сидели, и ужаса и недоумения перед
теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за
то, что он спокойно рассматривает это.
— А еще, — сказал Нехлюдов, — сейчас в остроге
сидят 130 человек только зa
то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он
сидел, повернувшись вполуоборот к седоку,
то снизу,
то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Это была
та самая женщина, муж которой за березки из леса Нехлюдова
сидел в остроге.
— Надо просить о
том, чтобы разрешили свиданье матери с сыном, который там
сидит. Но мне говорили, что это не от Кригсмута зависит, а от Червянского.
Тот, мужик, убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой головой идет в каторгу, а этот
сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
Старый генерал в
то время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры,
сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с молодым человеком, художником, братом одного из своих подчиненных, блюдцем по листу бумаги.
Зала заседаний Сената была меньше залы окружного суда, была проще устройством и отличалась только
тем, что стол, за которым
сидели сенаторы, был покрыт не зеленым сукном, а малиновым бархатом, обшитым золотым галуном, но
те же были всегдашние атрибуты мест отправления правосудия: зерцало, икона, портрет государя.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех
тех маленьких, чистых и корректных господ, которые
сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались
тем, что страдали невинные, а были озабочены только
тем, как бы устранить всех опасных.
Нехлюдов
сидел, ожидая, что Mariette скажет ему
то что-то, чтò она имела сказать ему, но она ничего не сказала ему и даже не искала сказать, а шутила и говорила о пьесе, которая, она думала, должна была особенно тронуть Нехлюдова.
— Да, мы не имеем ни малейшего понятия о
том, что делается с этими несчастными, а надо это знать, — прибавил Нехлюдов, глядя на старого князя, который, завязавшись салфеткой,
сидел у стола за крюшоном и в это самое время оглянулся на Нехлюдова.
Вошедшие рабочие тотчас же поспешно вышли и опять
теми же мягкими решительными шагами пошли еще дальше к следующему вагону,
тому самому, в котором
сидел Нехлюдов.
Рассчитывая поговорить отдельно с Катюшей, как он делал это обыкновенно после общего чая и ужина, Нехлюдов
сидел подле Крыльцова, беседуя с ним. Между прочим, он рассказал ему про
то обращение к нему Макара и про историю его преступления. Крыльцов слушал внимательно, остановив блестящий взгляд на лице Нехлюдова.
— Чего не переносить? Я так часто просто рад бывал, когда посадят, — сказал Набатов бодрым голосом, очевидно желая разогнать мрачное настроение. —
То всего боишься: и что сам попадешься, и других запутаешь, и дело испортишь, а как посадят — конец ответственности, отдохнуть можно.
Сиди себе да покуривай.
Возмущало Нехлюдова, главное,
то, что в судах и министерствах
сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за
то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с
теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы, под статьи, и по этим статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их, и где люди эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
На самой задней
сидели Новодворов, Грабец и Кондратьев, на второй — Ранцева, Набатов и
та слабая женщина в ревматизмах, которой Марья Павловна уступила свое место.
Не перевелись, а количество их только увеличилось и
теми преступниками, которые развращаются наказаниями, и еще
теми преступниками-судьями, прокурорами, следователями, тюремщиками, которые
сидят и наказывают людей».