Неточные совпадения
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил
то, что знал о жестокости этого человека, который,
Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Он молился, просил
Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между
тем то, о чем он просил, уже совершилось.
Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
Она прежде сама верила в добро и в
то, что люди верят в него, но с этой ночи убедилась, что никто не верит в это, и что всё, что говорят про
Бога и добро, всё это делают только для
того, чтобы обманывать людей.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о
Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о
том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Сущность богослужения состояла в
том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь
Бога.
Предварительно опросив детей об их именах, священник, осторожно зачерпывая ложечкой из чашки, совал глубоко в рот каждому из детей поочередно по кусочку хлеба в вине, а дьячок тут же, отирая рты детям, веселым голосом пел песню о
том, что дети едят тело
Бога и пьют Его кровь.
Особенная эта служба состояла в
том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками)
того самого
Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не
то петь, не
то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Он верил не в
то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек
Бога, — в это нельзя верить, — а верил в
то, что надо верить в эту веру.
— Какого еще
Бога там нашли? Всё вы не
то говорите.
Бога? Какого
Бога? Вот вы бы тогда помнили
Бога, — сказала она и, раскрыв рот, остановилась.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько
то недоумение,
то недоверие к добру и к
Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
— Только подумаем, любезные сестры и братья, о себе, о своей жизни, о
том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного
Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
В
то время, как Нехлюдов подъезжал к месту жительства старого генерала, куранты часов на башне сыграли тонкими колокольчиками «Коль славен
Бог», а потом пробили два часа.
Если кто верил в
Бога и людей, в
то, что люди любят друг друга,
тот после этого перестанет верить в это.
Противоречие, заключавшееся в занимаемой им должности, состояло в
том, что назначение должности состояло в поддерживании и защите внешними средствами, не исключая и насилия,
той церкви, которая по своему же определению установлена самим
Богом и не может быть поколеблена ни вратами ада ни какими
то бы ни было человеческими усилиями.
Такое объяснение всего
того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его. Не может же быть, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же быть, чтобы все
те слова о справедливости, добре, законе, вере,
Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
Смотритель подошел к ним, и Нехлюдов, не дожидаясь его замечания, простился с ней и вышел, испытывая никогда прежде не испытанное чувство тихой радости, спокойствия и любви ко всем людям. Радовало и подымало Нехлюдова на неиспытанную им высоту сознание
того, что никакие поступки Масловой не могут изменить его любви к ней. Пускай она заводит шашни с фельдшером — это ее дело: он любит ее не для себя, а для нее и для
Бога.
Он знал еще твердо и несомненно, узнав это прямо от
Бога, что люди эти были точно такие же, как и он сам, как и все люди, и что поэтому над этими людьми было кем-то сделано что-то дурное — такое, чего не должно делать; и ему было жалко их, и он испытывал ужас и перед
теми людьми, которые были закованы и обриты, и перед
теми, которые их заковали и обрили.
«Всё дело в
том, — думал Нехлюдов, — что люди эти признают законом
то, что не есть закон, и не признают законом
то, что есть вечный, неизменный, неотложный закон, самим
Богом написанный в сердцах людей.
— Вот плакала, что меня присудили, — говорила она. — Да я век должна
Бога благодарить.
То узнала, чего во всю жизнь не узнала бы.
В религиозном отношении он был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни.
Бог был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не было до
того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6 дней.
—
Бога никто же не видел нигде же. Единородный сын, сущий в недре отчем, он явил, — строго хмурясь,
той же скороговоркой сказал старик.
— А куда
Бог приведет. Работаю, а нет работы — прошу, — закончил старик, заметив, что паром подходит к
тому берегу и победоносно оглянулся на всех слушавших его.
Так выяснилась ему теперь мысль о
том, что единственное и несомненное средство спасения от
того ужасного зла, от которого страдают люди, состояло только в
том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед
Богом и потому неспособными ни наказывать ни исправлять других людей.
Первая заповедь (Мф. V, 21 — 26) состояла в
том, что человек не только не должен убивать, но не должен гневаться на брата, не должен никого считать ничтожным, «рака», а если поссорится с кем-либо, должен мириться, прежде чем приносить дар
Богу, т. е. молиться.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет
того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.