Неточные совпадения
«И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов, и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не следует жениться на Корчагиной,
стал перед ним, и он, как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту ни в
другую сторону, не мог решить его.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал
другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех
других людей ценила его,
стало быть, по его понятиям, понимала его.
Обойдя ее, он аккуратно, с края, давая место
другим, сел на нее и, вперив глаза в председателя, точно шепча что-то,
стал шевелить мускулами в щеках.
Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем
другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста, губы морщились, и
становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились.
И вся эта страшная перемена совершилась с ним только оттого, что он перестал верить себе, а
стал верить
другим.
Перестал же он верить себе, а
стал верить
другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же
другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и в пользу животного я.
Потом, когда он предположил, что присяжные уже достаточно прониклись этими истинами, он
стал развивать
другую истину о том, что убийством называется такое действие, от которого происходит смерть человека, что отравление поэтому тоже есть убийство.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за
другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо,
стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Колосов между тем бойко и громко рассказывал содержание возмутившей его
статьи против суда присяжных. Ему поддакивал Михаил Сергеевич, племянник, и рассказал содержание
другой статьи той же газеты.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая по ковру своими сильными, с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел к
другому окну и, старательно взглядывая на княгиню,
стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел падать на нее.
Он поспешно, туша ее, смял докуренную папиросу в пепельницу, закурил
другую и
стал ходить взад и вперед по комнате.
И одна за
другою стали возникать в его воображении минуты, пережитые с нею.
Но молчание долго еще не установилось. Долго еще женщины бранились, рассказывали
друг другу, как началось и кто виноват. Наконец надзиратель и надзирательница ушли, и женщины
стали затихать и укладываться. Старушка
стала перед иконой и начала молиться.
Другой свидетель, пострадавший старичок, домовладелец и собственник половиков, очевидно желчный человек, когда его спрашивали, признает ли он свои половики, очень неохотно признал их своими; когда же товарищ прокурора
стал допрашивать его о том, какое употребление он намерен был сделать из половиков, очень ли они ему были нужны, он рассердился и отвечал...
Но в это самое время ударил третий звонок, и поезд медленно тронулся, сначала назад, а потом один за
другим стали подвигаться вперед толчками сдвигаемые вагоны.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают
друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом.
Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Из
другой камеры вышли
другие арестантки, и все
стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны были класть руки на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
Их место было направо, и они, теснясь и напирая
друг на дружку,
стали устанавливаться.
Некоторое время в церкви было молчание, и слышались только сморкание, откашливание, крик младенцев и изредка звон цепей. Но вот арестанты, стоявшие посередине, шарахнулись, нажались
друг на
друга, оставляя дорогу посередине, и по дороге этой прошел смотритель и
стал впереди всех, посередине церкви.
Сначала подошел к священнику и приложился к кресту смотритель, потом помощник, потом надзиратели, потом, напирая
друг на
друга и шопотом ругаясь,
стали подходить арестанты.
Он испытывал к ней теперь чувство такое, какого он никогда не испытывал прежде ни к ней ни к кому-либо
другому, в котором не было ничего личного: он ничего не желал себе от нее, а желал только того, чтобы она перестала быть такою, какою она была теперь, чтобы она пробудилась и
стала такою, какою она была прежде.
По изложенным основаниям имею честь ходатайствовать и т. д. и т. д. об отмене согласно 909, 910, 2 пункта 912 и 928
статей Устава уголовного судопроизводства и т. д., и т. д. и о передаче дела сего в
другое отделение того же суда для нового рассмотрения».
Проснувшись на
другой день утром, Нехлюдов вспомнил всё то, что было накануне, и ему
стало страшно.
Наконец заключенные и посетители
стали расходиться: одни во внутреннюю,
другие в наружную дверь. Прошли мужчины — в гуттаперчевых куртках, и чахоточный и черный лохматый; ушла и Марья Павловна с мальчиком, родившимся в остроге.
Одни за
другими они подходили, снимали
друг перед
другом шапки и картузы и
становились кружком, опираясь на палки.
Черная туча совсем надвинулась, и
стали видны уже не зарницы, а молнии, освещавшие весь двор и разрушающийся дом с отломанными крыльцами, и гром послышался уже над головой. Все птицы притихли, но зато зашелестили листья, и ветер добежал до крыльца, на котором сидел Нехлюдов, шевеля его волосами. Долетела одна капля,
другая, забарабанило по лопухам, железу крыши, и ярко вспыхнул весь воздух; всё затихло, и не успел Нехлюдов сосчитать три, как страшно треснуло что-то над самой головой и раскатилось по небу.
— А плата должна быть такая, чтобы было не дорого и не дешево… Если дорого, то не выплатят, и убытки будут, а если дешево, все
станут покупать
друг у
друга, будут торговать землею. Вот это самое я хотел сделать у вас.
Одни из этих людей сумели воспользоваться городскими условиями и
стали такие же, как и господа, и радовались своему положению;
другие же
стали в городе в еще худшие условия, чем в деревне, и были еще более жалки.
— Толстой там же написал: которая состояла в том, что в деревне один грамотный крестьянин
стал читать Евангелие и толковать его своим
друзьям.
— Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только будет доказано, что, читая Евангелие, они позволили себе толковать его
другим не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную веру при народе и по
статье 196 — ссылка на поселение.
В то же время, как пришел денщик, блюдечко, остановившись раз на «п»,
другой раз на «о» и потом, дойдя до «с», остановилось на этой букве и
стало дергаться туда и сюда.
— Ах, тетя, не мешайте… — и она не переставая тянула себя за прядь волос и всё оглядывалась. — И вдруг, представьте себе, на
другой день узнаю — мне перестукиванием передают — , что Митин взят. Ну, думаю, я выдала. И так это меня
стало мучать, так
стало мучать, что я чуть с ума не сошла.
Доктор, не дослушав его, поднял голову так, что
стал смотреть в очки, и прошел в палаты и в тот же день сказал смотрителю о том, чтобы прислали на место Масловой
другую помощницу, постепеннее.
Это была привлекательная, страстная натура, человек, желавший во что бы то ни
стало наслаждаться, никогда не видавший людей, которые бы для чего-либо воздерживались от своего наслаждения и никогда не слыхавший слова о том, чтобы была какая-нибудь
другая цель в жизни, кроме наслаждения.
— Ну, что
стали, подходи!.. — крикнул конвойный на теснившихся
друг зa
другом, еще не проверенных арестантов.
Когда они установились, послышалась новая команда, и парами
стали выходить арестанты в блинообразных шапках на бритых головах, с мешками за плечами, волоча закованные ноги и махая одной свободной рукой, а
другой придерживая мешок за спиной.
Слабые мужчины, женщины и дети, перегоняя
друг друга, направились к подводам и
стали размещать на них мешки и потом сами влезать на них.
Уж и матушка, на что сердита, и та говорит: «Федосью нашу точно подменили, совсем
другая баба
стала».
Не останавливаясь, рабочие пошли, торопясь и наступая
друг другу на ноги, дальше к соседнему вагону и
стали уже, цепляясь мешками за углы и дверь вагона, входить в него, как
другой кондуктор от двери станции увидал их намерение и строго закричал на них.
Толпа затихла. Отчаянно кричавшую девочку вырвал один конвойный,
другой стал надевать наручни покорно подставившему свою руку арестанту.