Неточные совпадения
И с
тех пор началась для Масловой
та жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведется
сотнями и
сотнями тысяч женщин не только с разрешения, но под покровительством правительственной власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько
то недоумение,
то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти
сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к
тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело
то, что для
того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною
тем, что обращался к ним с просьбами о
том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения
сотен невинных людей вследствие их привязанности к своему народу и религии отцов, как он сделал это в
то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он не только не считал бесчестным, но считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не считал также бесчестным
то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Четвертое дело это состояло в разрешении вопроса о
том, что такое, зачем и откуда взялось это удивительное учреждение, называемое уголовным судом, результатом которого был
тот острог, с жителями которого он отчасти ознакомился, и все
те места заключения, от Петропавловской крепости до Сахалина, где томились
сотни, тысячи жертв этого удивительного для него уголовного закона.
Это были люди заброшенные, одуренные постоянным угнетением и соблазнами, как
тот мальчик с половиками и
сотни других людей, которых видел Нехлюдов в остроге и вне его, которых условия жизни как будто систематически доводят до необходимости
того поступка, который называется преступлением.
Так, захватив
сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между
тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии.
Сотни тысяч людей ежегодно доводились до высшей степени развращения, и когда они были вполне развращены, их выпускали на волю, для
того чтобы они разносили усвоенное ими в тюрьмах развращение среди всего народа.
И что более всего удивляло его, это было
то, что всё делалось не нечаянно, не по недоразумению, не один раз, а что всё это делалось постоянно, в продолжение
сотни лет, с
той только разницей, что прежде это были с рваными носами и резанными ушами, потом клейменые, на прутах, а теперь в наручнях и движимые паром, а не на подводах.
В воображении его восстали эти запертые в зараженном воздухе
сотни и тысячи опозоренных людей, запираемые равнодушными генералами, прокурорами, смотрителями, вспоминался странный, обличающий начальство свободный старик, признаваемый сумасшедшим, и среди трупов прекрасное мертвое восковое лицо в озлоблении умершего Крыльцова. И прежний вопрос о
том, он ли, Нехлюдов, сумасшедший или сумасшедшие люди, считающие себя разумными и делающие всё это, с новой силой восстал перед ним и требовал ответа.
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома, было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок, где на окнах, как в Англии, разложены
сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
Автор однажды высказал в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению, если девушка мечтает при луне, так это прекрасно рекомендует ее сердце, — все рассмеялись и сказали в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые
сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
Неточные совпадения
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную // И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо,
тем и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по
сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл книги: «Шут Балакирев» // И «Английский милорд»…
— Неужели эти
сотни миллионов людей лишены
того лучшего блага, без которого жизнь не имеет смысла?
Он не мог согласиться с
тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании
того, что им рассказали
сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из
сотен вечно одних и
тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Левин же был твердо убежден, что если она подгорела,
то потому только, что не были приняты
те меры, о которых он
сотни раз приказывал.