Неточные совпадения
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным
лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что старушка с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью
своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Старичок-священник, с опухшим желто-бледным
лицом, в коричневой рясе с золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая
свои опухшие ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
Маслова быстрым движением встала и с выражением готовности, выставляя
свою высокую грудь, не отвечая, глядела прямо в
лицо председателя
своими улыбающимися и немного косящими черными глазами.
— Господа присяжные заседатели, — продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, — в вашей власти судьба этих
лиц, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете
своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность, представляемую обществу от таких патологических, так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого общества от заражения и часто погибели.
Да, несмотря на арестантский халат, на всё расширевшее тело и выросшую грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть
лица, на морщинки на лбу и на висках и на подпухшие глаза, это была несомненно та самая Катюша, которая в Светло-Христово Воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него, любимого ею человека,
своими влюбленными, смеющимися от радости и полноты жизни глазами.
— Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение
своего мнения о том, что ни в чем так не виден характер людей, как в игре. Она видела на его
лице то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем, и хотела узнать, чем оно вызвано.
— Ужли ж присудили? — спросила Федосья, с сострадательной нежностью глядя на Маслову
своими детскими ясно-голубыми глазами, и всё веселое молодое
лицо ее изменилось, точно она готова была заплакать.
На повороте Маслова увидала злобное
лицо своего врага, Бочковой, шедшей впереди, и указала его Федосье.
— Вы ко мне? — сказала она, приближая к решетке
свое улыбающееся, с косящими глазами
лицо.
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство сознания
своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на
лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло,
лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой, как всё это было мучительно и трудно!..
Нехлюдов сделал усилие над собой и начал
свою речь тем, что объявил мужикам о
своем намерении отдать им землю совсем. Мужики молчали, и в выражении их
лиц не произошло никакого изменения.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим
лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке
свою разорванную шапку так, как держат солдаты
свои шапки, когда по команде снимают их.
Такие же
лица были и у запыленных с черными
лицами ломовых извозчиков, трясущихся на
своих дрогах.
На одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих по неровной мостовой
своим железом, что ему стало больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-зa грохота железа услыхал
свое имя. Он остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцовитым
лицом, который, сидя на пролетке лихача, приветственно махал ему рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
— Ну, так прощай; очень, очень рад, что встретил тебя, — сказал Шенбок и, пожав крепко руку Нехлюдову, вскочил в пролетку, махая перед глянцовитым
лицом широкой рукой в новой белой замшевой перчатке и привычно улыбаясь
своими необыкновенно белыми зубами.
Несколько раз в продолжение дня, как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только вечером после дежурства, оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и
лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых вышли изображенные
лица его и ее и тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою,
своим молодым, красивым
лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных
лиц, воздержались от
своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Войдя в кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным человеком в сюртуке, который сидел в кресле у большого письменного стола и весело смотрел перед собой. Особенно заметное
своим красным румянцем среди белых усов и бороды добродушное
лицо сложилось в ласковую улыбку при виде Нехлюдова.
— И прекрасно сделали. Я непременно сам доложу, — сказал барон, совсем непохоже выражая сострадание на
своем веселом
лице. — Очень трогательно. Очевидно, она была ребенок, муж грубо обошелся с нею, это оттолкнуло ее, и потом пришло время, они полюбили… Да, я доложу.
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от имени сектантов государю. Богатырев
своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому
лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
Но всё-таки теперь, будучи в Петербурге, он считал
своим долгом исполнить всё то, что намеревался сделать, и решил завтра же, побывав у Богатырева, исполнить его совет и поехать к тому
лицу, от которого зависело дело сектантов.
В то время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым
своим телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся рот и склонив на бок энергическое и веселое
лицо, молча смотрела на
свою собеседницу.
Потом много раз Нехлюдов с стыдом вспоминал весь
свой разговор с ней; вспоминал ее не столько лживые, сколько поддельные под него слова и то
лицо — будто бы умиленного внимания, с которым она слушала его, когда он рассказывал ей про ужасы острога и про
свои впечатления в деревне.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил ехать за нею, о
своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти вопросы, представилось
лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
Хотя он и не ожидал ничего хорошего от
своей поездки, Нехлюдов всё-таки, по совету Богатырева, поехал к Топорову, к тому
лицу, от которого зависело дело о сектантах.
Когда он возвращался домой по Невскому, он впереди себя невольно заметил высокую, очень хорошо сложенную и вызывающе-нарядно одетую женщину, которая спокойно шла по асфальту широкого тротуара, и на
лице ее и во всей фигуре видно было сознание
своей скверной власти.
А между тем шашни с фельдшером, за которые Маслова была изгнана из больницы и в существование которых поверил Нехлюдов, состояли только в том, что, по распоряжению фельдшерицы, придя за грудным чаем в аптеку, помещавшуюся в конце коридора, и застав там одного фельдшера, высокого с угреватым
лицом Устинова, который уже давно надоедал ей
своим приставанием, Маслова, вырываясь от него, так сильно оттолкнула его, что он ткнулся о полку, с которой упали и разбились две склянки.
Рассуждения эти напоминали Нехлюдову полученный им раз ответ от маленького мальчика, шедшего из школы. Нехлюдов спросил мальчика, выучился ли он складывать. «Выучился», отвечал мальчик. «Ну, сложи: лапа». — «Какая лапа — собачья»? с хитрым
лицом ответил мальчик. Точно такие же ответы в виде вопросов находил Нехлюдов в научных книгах на
свой один основной вопрос.
Не отъехал он и 100 шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на
лицо до носа, тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик в толстых сапогах правил лошадью, идя рядом. Сзади шел городовой. Нехлюдов тронул за плечо
своего извозчика.
Не говоря уже о том, что по
лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в
своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.
— Epouvantable! [Ужасно!] — сказала она про жару. — Я не переношу этого. Се climat me tue. [Этот климат меня убивает.] — И, поговорив об ужасах русского климата и пригласив Нехлюдова приехать к ним, она дала знак носильщикам. — Так непременно приезжайте, — прибавила она, на ходу оборачивая
свое длинное
лицо к Нехлюдову.
Так что Наталья Ивановна была рада, когда поезд тронулся, и можно было только, кивая головой, с грустным и ласковым
лицом говорить: «прощай, ну, прощай, Дмитрий!» Но как только вагон отъехал, она подумала о том, как передаст она мужу
свой разговор с братом, и
лицо ее стало серьезно и озабочено.
— Мое дело сказать вам, и я сказал, что вы дурно поступили, — сказал Симонсон, глядя пристально в
лицо офицера из-под
своих густых бровей.
Он приблизил
свое жалкое
лицо к моему окошечку: «Анатолий Петрович, ведь правда, что доктор прописал мне грудной чай?
Красное
лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время
своего путешествия, находился в том серьезном и внимательном расположении духа, в котором он не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он сам с собой определял это отношение.
Помещение политических состояло из двух маленьких камер, двери которых выходили в отгороженную часть коридора. Войдя в отгороженную часть коридора, первое
лицо, которое увидал Нехлюдов, был Симонсон с сосновым поленом в руке, сидевший в
своей куртке на корточках перед дрожащей, втягиваемой жаром заслонкой растопившейся печи.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо
своими добрыми глазами глядя в
лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
— Непременно, — сказал Нехлюдов и, заметив недовольство на
лице Крыльцова, отошел к
своей повозке, влез на
свой провиснувший переплет и, держась за края телеги, встряхивавшей его по колчам ненакатанной дороги, стал обгонять растянувшуюся на версту партию серых халатов и полушубков кандальных и парных в наручнях.
Она была спокойно и несколько грустно уважительна к мужу и чрезвычайно ласкова, хотя и с различными, смотря по
лицам, оттенками обращения к
своим гостям.
Маленькая, острая, торчавшая кверху бородка, крепкий красивый нос, белый высокий лоб, редкие вьющиеся волосы. Он узнавал знакомые черты и не верил
своим глазам. Вчера он видел это
лицо возбужденно-озлобленным, страдающим. Теперь оно было спокойно, неподвижно и страшно прекрасно.