Неточные совпадения
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и
стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами
руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими
руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо,
стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Нехлюдов испытал чувство подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда ее оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче больше, чем когда-нибудь, было неприятно возить. Он извинился, что ему надо домой, и
стал прощаться. Мисси дольше обыкновенного удержала его
руку.
Один из играющих встал с картами в
руках и
стал глядеть в окно.
Из другой камеры вышли другие арестантки, и все
стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны были класть
руки на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
Особенная эта служба состояла в том, что священник,
став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными
руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Счетчик этот, не глядя на того, кто проходил, хлопнул
рукой по спине Нехлюдова, и это прикосновение
руки надзирателя в первую минуту оскорбило Нехлюдова, но тотчас же он вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему совестно
стало этого чувства неудовольствия и оскорбления.
Сначала выносили и вывешивали на веревки какие-то мундиры и странные меховые вещи, которые никогда никем не употреблялись; потом
стали выносить ковры и мебель, и дворник с помощником, засучив рукава мускулистых
рук, усиленно в такт выколачивали эти вещи, и по всем комнатам распространялся запах нафталина.
Когда
стали допрашивать, кто стрелял, она сказала, что стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в
руке револьвера и паука не убьет.
Из избы выскочили в рубашонках две девочки. Пригнувшись и сняв шляпу, Нехлюдов вошел в сени и в пахнувшую кислой едой грязную и тесную, занятую двумя
станами избу. В избе у печи стояла старуха с засученными рукавами худых жилистых загорелых
рук.
Нехлюдов сел, старуха
стала перед ним, подперла правой
рукой щеку, подхватив левой
рукой вострый локоть правой, и заговорила певучим голосом...
Нехлюдов вышел из сада и подошел к крыльцу, у которого стояли две растрепанные бабы, из которых одна, очевидно, была на сносе беременна. На ступеньках крыльца, сложив
руки в карманы парусинного пальто, стоял приказчик. Увидав барина, бабы замолчали и
стали оправлять сбившиеся платки на головах, а приказчик вынул
руки из карманов и
стал улыбаться.
— Вы,
стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой
руке свою разорванную шапку так, как держат солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
На одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих по неровной мостовой своим железом, что ему
стало больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-зa грохота железа услыхал свое имя. Он остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцовитым лицом, который, сидя на пролетке лихача, приветственно махал ему
рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
Она схватила его
руку и
стала целовать.
— Да и когда я вас увижу опять? — прибавила она, вздохнув, и
стала осторожно надевать перчатку на покрытую перстнями
руку. — Так скажите, что приедете.
Он подошел к столу и
стал писать. Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот узкий, плешивый череп, на эту с толстыми синими жилами
руку, быстро водящую пером, и удивлялся, зачем делает то, что он делает, и так озабоченно делает этот ко всему, очевидно, равнодушный человек. Зачем?..
— Ну, уж вы мне предоставьте решать мои дела самому и знать, что надо читать и что не надо, — сказал Нехлюдов, побледнев, и, чувствуя, что у него холодеют
руки, и он не владеет собой, замолчал и
стал пить чай.
Когда они установились, послышалась новая команда, и парами
стали выходить арестанты в блинообразных шапках на бритых головах, с мешками за плечами, волоча закованные ноги и махая одной свободной
рукой, а другой придерживая мешок за спиной.
Солдаты брякнули ружьями, арестанты, сняв шапки, некоторые левыми
руками,
стали креститься, провожавшие что-то прокричали, что-то прокричали в ответ арестанты, среди женщин поднялся вой, и партия, окруженная солдатами в белых кителях, тронулась, подымая пыль связанными цепями ногами.
Против избитого стояли конвойный солдат и чернобородый арестант с надетой на одну
руку наручней и мрачно смотревший исподлобья то на офицера, то на избитого арестанта с девочкой. Офицер повторил конвойному приказание взять девочку. Среди арестантов всё слышнее и слышнее
становилось гоготание.
Толпа затихла. Отчаянно кричавшую девочку вырвал один конвойный, другой
стал надевать наручни покорно подставившему свою
руку арестанту.
Потом, неохотно подав ему потную
руку, он медлительно
стал расставлять вынимаемую из корзины провизию.