Неточные совпадения
Она с соболезнованием смотрела теперь на
ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с худыми
руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о
том, что и она могла поступить в эту каторгу.
При
том же соблазняло ее и было одной из причин окончательного решения
то, что сыщица сказала ей, что платья она может заказывать себе какие только пожелает, — бархатные, фаи, шелковые, бальные с открытыми плечами и
руками.
Выбрав из десятка галстуков и брошек
те, какие первые попались под
руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая
рукой, прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для
того, чтобы приготовиться к делу.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о
тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами
руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
Как только присяжные уселись, председатель сказал им речь об их правах, обязанностях и ответственности. Говоря свою речь, председатель постоянно переменял позу:
то облокачивался на левую,
то на правую
руку,
то на спинку,
то на ручки кресел,
то уравнивал края бумаги,
то гладил разрезной нож,
то ощупывал карандаш.
Подсудимая подняла юбку сзади
тем движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и села, сложив белые небольшие
руки в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
Маслова
то сидела неподвижно, слушая чтеца и смотря на него,
то вздрагивала и как бы хотела возражать, краснела и потом тяжело вздыхала, переменяла положение
рук, оглядывалась и опять уставлялась на чтеца.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими
руками длинные волосы. Все вздохнули облегченно с приятным сознанием
того, что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он весь был поглощен ужасом перед
тем, что могла сделать
та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10 лет
тому назад.
Председатель, с выражением
того, что это дело теперь окончено, переложил локоть
руки, в которой он держал бумагу, на другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет? не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на
том, чтобы самому поливать из рукомойника на
руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Подошедшая к двери действительно была Матрена Павловна. Она вошла в комнату с одеялом на
руке и, взглянув укорительно на Нехлюдова, сердито выговорила Катюше за
то, что она взяла не
то одеяло.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя
руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка
того заведения, в котором жила Маслова.
Старшина и некоторые из присяжных приподнялись и, затрудняясь
тем движением или положением, которое они должны придать своим
рукам, подошли к столу и поочередно посмотрели на кольцо, склянку и фильтр. Купец даже примерил на свой палец кольцо.
Что же касается предположения защиты о
том, что Маслова была развращена воображаемым (он особенно ядовито сказал: воображаемым) соблазнителем,
то все данные скорее говорят о
том, что она была соблазнительницей многих и многих жертв, прошедших через ее
руки.
Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость
того, что он наделал, чувствовал и могущественную
руку хозяина, но он всё еще не понимал значения
того, что он сделал, не признавал самого хозяина.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь
тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими
руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел
руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен
тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с
тем отравила человека без всякой видимой цели.
— Да, как же, князь Нехлюдов? Очень приятно, мы уже встречались, — сказал председатель, пожимая
руку и с удовольствием вспоминая, как хорошо и весело он танцовал — лучше всех молодых — в
тот вечер, как встретился с Нехлюдовым. — Чем могу служить?
— Филипп, вы не
ту гардину, — у большого окна, — страдальчески проговорила Софья Васильевна, очевидно жалевшая себя за
те усилия, которые ей нужно было сделать, чтобы выговорить эти слова, и тотчас же для успокоения поднося ко рту
рукой, покрытой перстнями, пахучую дымящуюся пахитоску.
Нехлюдов испытал чувство подобное
тому, которое должна испытывать лошадь, когда ее оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче больше, чем когда-нибудь, было неприятно возить. Он извинился, что ему надо домой, и стал прощаться. Мисси дольше обыкновенного удержала его
руку.
И он вспомнил, как за день до смерти она взяла его сильную белую
руку своей костлявой чернеющей ручкой, посмотрела ему в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не
то сделала», и на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
— Мы и
то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще и денег надают, под какой час попадешь, — тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. — Ан, вот оно что. Видно, сгад наш не в
руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую и благозвучную речь.
— Что если бы хоть одну сотую этих усилий мы направляли на
то, чтобы помогать
тем заброшенным существам, на которых мы смотрим теперь только как на
руки и тела, необходимые для нашего спокойствия и удобства.
Кроме
того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую
руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что
тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме
того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них
рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд,
то не умрет, а останется здоровым.
Манипуляции эти состояли в
том, что священник равномерно, несмотря на
то, что этому мешал надетый на него парчевый мешок, поднимал обе
руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и
то, что было на нем.
Самое же главное действие было
то, когда священник, взяв обеими
руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей.
Особенная эта служба состояла в
том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными
руками)
того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не
то петь, не
то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь
рукой до каждого, также считал проходивших в следующие двери, с
тем чтобы при выпуске, проверив счет, не оставить ни одного посетителя в тюрьме и не выпустить ни одного заключенного.
Счетчик этот, не глядя на
того, кто проходил, хлопнул
рукой по спине Нехлюдова, и это прикосновение
руки надзирателя в первую минуту оскорбило Нехлюдова, но тотчас же он вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему совестно стало этого чувства неудовольствия и оскорбления.
Рядом с старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив
руки к ушам, покачивая головой,
то, что ему говорил похожий на него арестант с измученным лицом и седеющей бородой.
Она не слушала его, а глядела
то на его
руку,
то на смотрителя. Когда смотритель отвернулся, она быстро протянула к нему
руку, схватила бумажку и положила за пояс.
Надзиратели, стоя у дверей, опять, выпуская, в две
руки считали посетителей, чтобы не вышел лишний и не остался в тюрьме.
То, что его хлопали теперь по спине, не только не оскорбляла его, но он даже и не замечал этого.
— Здравствуйте, — сказала она нараспев и улыбаясь и сильно, не так, как
тот раз, встряхнув его
руку.
— Уйди от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, — вскрикнула она, вся преображенная гневом, вырывая у него
руку. — Ты мной хочешь спастись, — продолжала она, торопясь высказать всё, что поднялось в ее душе. — Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на
том свете спастись! Противен ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! — закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
Когда стали допрашивать, кто стрелял, она сказала, что стреляла она, несмотря на
то, что никогда не держала в
руке револьвера и паука не убьет.
Старик в синих в очках, стоя, держал за
руку свою дочь и кивал головой на
то, чтò она говорила.
— В конце слободы, с
того края третья избушка. На левой
руке кирпичная изба будет, а тут за кирпичной избой и ее хибарка. Да я вас провожу лучше, — радостно улыбаясь, говорил приказчик.
Дожидалось и несколько женщин с грудными детьми, и между ними была и
та худая женщина, которая легко держала на
руке бескровного ребеночка в скуфеечке из лоскутиков.
Совершенно ясно, что всё бедствие народа или, по крайней мере, главная, ближайшая причина бедствия народа в
том, что земля, которая кормит его, не в его
руках, а в
руках людей, которые, пользуясь этим правом на землю, живут трудами этого народа.
Такими жалкими показались Нехлюдову
те сапожники, которых он увидал работающих в окне одного подвала; такие же были худые, бледные, растрепанные прачки, худыми оголенными
руками гладившие перед открытыми окнами, из которых валил мыльный пар.
А
то сделают запрос в министерство юстиции, там ответят так, чтобы скорее с
рук долой,
то есть отказать, и ничего не выйдет.
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в
руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к
тому лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
— Так вы
та самая опасная женщина, за которую просила Вера Ефремовна? — сказал Нехлюдов, улыбаясь и протягивая
руку.
— Ну, чудесно, что ты заехал. Не хочешь позавтракать? А
то садись. Бифштекс чудесный. Я всегда с существенного начинаю и кончаю. Ха, ха, ха. Ну, вина выпей, — кричал он, указывая на графин с красным вином. — А я об тебе думал. Прошение я подам. В
руки отдам — это верно; только пришло мне в голову, не лучше ли тебе прежде съездить к Топорову.
Он подошел к столу и стал писать. Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот узкий, плешивый череп, на эту с толстыми синими жилами
руку, быстро водящую пером, и удивлялся, зачем делает
то, что он делает, и так озабоченно делает этот ко всему, очевидно, равнодушный человек. Зачем?..
Нехлюдов пожал ее и молча поспешно вышел, раскаиваясь в
том, что он пожал эту
руку.
— Не понимаю, а если понимаю,
то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о
том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в
том, чтобы разделить всю землю поровну, а что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в
руки более трудолюбивых и способных.
Несколько арестантов, сняв шапки, подошли к конвойному офицеру, о чем-то прося его. Как потом узнал Нехлюдов, они просились на подводы. Нехлюдов видел, как конвойный офицер молча, не глядя на просителя, затягивался папиросой, и как потом вдруг замахнулся своей короткой
рукой на арестанта, и как
тот, втянув бритую голову в плечи, ожидая удара, отскочил от него.
Не говоря уже о
том, что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям
рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем
тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.