Неточные совпадения
В то
время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые не могли,
по его понятию, быть его женой, были для него не женщины, а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
Приехал он в конце марта, в Страстную пятницу,
по самой распутице, под проливным дождем, так что приехал до нитки промокший и озябший, но бодрый и возбужденный, каким он всегда чувствовал себя в это
время.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее
время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
«По-настоящему, — думал он, — вчера во
время суда надо было встать и публично объявить свою вину».
Некоторое
время в церкви было молчание, и слышались только сморкание, откашливание, крик младенцев и изредка звон цепей. Но вот арестанты, стоявшие посередине, шарахнулись, нажались друг на друга, оставляя дорогу посередине, и
по дороге этой прошел смотритель и стал впереди всех, посередине церкви.
В обычное
время в остроге просвистели
по коридорам свистки надзирателей; гремя железом, отворились двери коридоров и камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов,
по коридорам прошли парашечники, наполняя воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли
по коридорам на поверку, а после поверки пошли за кипятком для чая.
Проходя назад
по широкому коридору (было
время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
В это
время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся
по калачу, а некоторые и
по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
Он хотел их читать в свободные минуты во
время поездки
по деревням, но нынче уж некогда было, и он собирался ложиться спать, чтобы завтра пораньте приготовиться к объяснению с крестьянами.
Но когда прошло известное
время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда,
по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Старый генерал в то
время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры, сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с молодым человеком, художником, братом одного из своих подчиненных, блюдцем
по листу бумаги.
В этой следующей комнате был направо большой шкаф, потом стол, а налево витая лестница,
по которой спускался в это
время элегантный чиновник в вицмундире с портфелем под мышкой.
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с вопросом,
по какому он делу, и, узнав, что
по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это
время дверь шкапа отворилась, и оттуда вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами на груди наряде, делавшем его похожим на птицу.
Но с годами и с повышениями его
по службе и в особенности с реакцией консерватизма, наступившей в это
время в обществе, эта духовная свобода стала мешать ему.
В то
время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел
по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым своим телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся рот и склонив на бок энергическое и веселое лицо, молча смотрела на свою собеседницу.
Нехлюдов
по нескольким словам понял, что они говорили про вторую новость петербургскую того
времени, об эпизоде нового сибирского губернатора, и что Mariette именно в этой области что-то сказала такое смешное, что графиня долго не могла удержаться.
Проходивший в это
время по коридору старший доктор, услыхав звон разбитой посуды и увидав выбежавшую раскрасневшуюся Маслову, сердито крикнул на нее...
К таким людям принадлежали,
по наблюдению Нехлюдова, очень много воров и убийц, с некоторыми из которых он за это
время приходил в сношение.
Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были,
по мнению Нехлюдова, не что иное, как такие же люди, как и те, перед которыми общество виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними самими теперь, а в прежнее
время виновато прежде еще перед их родителями и предками.
Ветру не было, и поднимаемая тысячью ног пыль стояла всё
время над арестантами двигавшимися
по середине улицы.
— Не испугаете, не испугаете, — говорил сумасшедший, всё
время плюя
по направлению фельдшера.
Были среди них люди, ставшие революционерами потому, что искренно считали себя обязанными бороться с существующим злом; но были и такие, которые избрали эту деятельность из эгоистических, тщеславных мотивов; большинство же было привлечено к революции знакомым Нехлюдову
по военному
времени желанием опасности, риска, наслаждением игры своей жизнью — чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи.
В это
время товарищи
по университету попросили у него денег на общее дело.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище, как ни часто видел он в продолжение этих трех месяцев всё тех же 400 человек уголовных арестантов в самых различных положениях: и в жаре, в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и на привалах
по дороге, и на этапах в теплое
время на дворе, где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил в середину их и чувствовал, как теперь, что внимание их обращено на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
Попав из сельской школы
по своим выдающимся способностям в гимназию, Набатов, содержа себя всё
время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не пошел в университет, потому что еще в VII классе решил, что пойдет в народ, из которого вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев.
Строгость смотрителя происходила преимущественно оттого, что в переполненной вдвое против нормального тюрьме в это
время был повальный тиф. Извозчик, везший Нехлюдова, рассказал ему дорогой, что «в тюрьме гораздо народ теряется. Какая-то на них хворь напала. Человек
по двадцати в день закапывают».