То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что,
отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее
ответить на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря на ее прошедшее, по природе одна из самых нравственных натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что может сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас собой. Для нее замужество с вами было бы страшным падением, хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Неточные совпадения
Старшина высказывал какие-то соображения, что всё дело в экспертизе. Петр Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов односложно
отвечал на обращенные к нему
вопросы и желал только одного — чтобы его оставили в покое.
На этот
вопрос ответили очень скоро. Все согласились
ответить: «да, виновен», признав его участником и отравления и похищения. Не согласился признать виновным Картинкина только один старый артельщик, который
на все
вопросы отвечал в смысле оправдания.
На второй
вопрос о Бочковой, после долгих толков и разъяснений,
ответили: «не виновна», так как не было явных доказательств ее участия в отравлении,
на что особенно налегал ее адвокат.
На четвертый
вопрос о Бочковой же
ответили: «да, виновна» и по настоянию артельщика прибавили: «но заслуживает снисхождения».
— Как это вы нашли меня? — не
отвечая на его
вопрос, спросила она, и глядя и не глядя
на него своими косыми глазами.
Нехлюдов удивился
вопросу, но, взглянув
на мальчика и увидав серьезное, осмысленное лицо с внимательными, живыми глазами, серьезно
ответил ему, что ждет знакомую женщину.
Смех, которым
ответил адвокат
на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес слова: «философия» и «общие
вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и адвокат и, вероятно, и друзья адвоката смотрят
на вещи, и как, несмотря
на всё свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от адвоката и людей его круга.
Блюдечко
отвечало на заданный генералом
вопрос о том, как будут души узнавать друг друга после смерти.
Генерал не выразил никакого ни удовольствия ни неудовольствия при
вопросе Нехлюдова, а, склонив голову
на бок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался
вопросом Нехлюдова, очень хорошо зная, что он
ответит ему по закону. Он просто умственно отдыхал, ни о чем не думая.
«А вдруг всё это я выдумал и не буду в силах жить этим: раскаюсь в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не в силах
ответить на эти
вопросы, он испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не в силах разобраться в этих
вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
С ним случилось то, что всегда случается с людьми, обращающимися к науке не для того, чтобы играть роль в науке: писать, спорить, учить, а обращающимися к науке с прямыми, простыми, жизненными
вопросами; наука
отвечала ему
на тысячи равных очень хитрых и мудреных
вопросов, имеющих связь с уголовным законом, но только не
на тот,
на который он искал ответа.
Рассуждения эти напоминали Нехлюдову полученный им раз ответ от маленького мальчика, шедшего из школы. Нехлюдов спросил мальчика, выучился ли он складывать. «Выучился»,
отвечал мальчик. «Ну, сложи: лапа». — «Какая лапа — собачья»? с хитрым лицом
ответил мальчик. Точно такие же ответы в виде
вопросов находил Нехлюдов в научных книгах
на свой один основной
вопрос.
Когда же судьи не согласились с ним и продолжали его судить, то он решил, что не будет
отвечать, и молчал
на все их
вопросы.
На вопросы его, хорошо ли ей и не нужно ли ей чего, она
отвечала уклончиво, смущенно и с тем, как ему казалось, враждебным чувством упрека, которое и прежде проявлялось в ней.
В этой камере больных было четверо.
На вопрос англичанина, почему больных не соединяют в одну камеру, смотритель
отвечал, что они сами не желают. Больные же эти не заразные, и фельдшер наблюдает за ними и оказывает пособие.
Ни у кого не спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно
отвечая на вопросы своих друзей о том, как идет его книга, не спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.