Неточные совпадения
—
Ну, это гражданская доблесть. Погодите,
как проголодаетесь да спать не дадут, не то запоете! — еще громче хохоча, заговорил Петр Герасимович.
—
Ну, а
как же о скопцах? — спросил секретарь.
—
Ну, а
как же вы дали ему в вине порошок? — спросил председатель.
—
Ну, а
как же у вас оказался перстень? — спросил председатель.
—
Ну, брат, здорово кутил, по-сибирски. Тоже губа не дура,
какую девчонку облюбовал.
—
Ну, и палец был, — сказал он, возвратившись на свое место. —
Как огурец добрый, — прибавил он, очевидно забавляясь тем представлением,
как о богатыре, которое он составил себе об отравленном купце.
— Да ведь она сказывала, — опять закричал купец, — купчина карахтерный, да еще выпивши, вздул ее.
Ну, а потом, известно, пожалел. На, мол, не плачь. Человек ведь
какой: слышал, я чай, 12 вершков, пудов-от 8-ми!
—
Ну,
как не виновата, — сказал строгий член.
—
Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же,
какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, — сказала она по-французски.
—
Ну, уж
как надоел, батюшка, ваш прославленный Ивашенков. Он измором берет: говорит и говорит без конца.
—
Ну, я не знаю, папаши нет. Да зайдите, пожалуйста, — опять позвала она его из маленькой передней. — А то обратитесь к помощнику, он теперь в конторе, с ним поговорите. Ваша
как фамилия?
— Да, да, сейчас. У,
какие шельмы эти толстосумы! — сказал он. — Видели этого молодца? У него миллионов 12 капитала. А говорит: пущает.
Ну, а если только может вытянуть у вас двадцатипятирублевый билет — зубами вырвет.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат,
как бы оправдываясь в том, что говорит не о деле. — Ну-с, о вашем деле… Я его прочел внимательно и «содержания оной не одобрил»,
как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
—
Ну, всё-таки я вам скажу, по мере сил приносить пользу, всё-таки, что могу, смягчаю. Кто другой на моем месте совсем бы не так повел. Ведь это легко сказать: 2000 с лишним человек, да
каких. Надо знать,
как обойтись. Тоже люди, жалеешь их. А распустить тоже нельзя.
—
Ну вот, спасибо, что приехал. Пойдем к жене. А у меня
как раз десять минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, — сказал он с удовольствием, которого не мог скрыть.
—
Ну,
как же, она не простит мне, — говорил Масленников, провожая бывшего товарища до первой площадки лестницы,
как он провожал людей не первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. — Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. —
Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то,
как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
—
Ну, пойдем наверх,
как я рад! — возбужденно заговорил Масленников, подхватывая под руку Нехлюдова и, несмотря на свою корпуленцию, быстро увлекая его наверх.
— Ну-с, je suis à vоus. [я к твоим услугам.] Хочешь курить? Только постой,
как бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу. — Ну-с?
— И не отменят — всё равно. Я не за это, так за другое того стою… — сказала она, и он видел,
какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. —
Ну что же, видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь, что они не виноваты?
— Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна была, не чаяла ей подняться. Я и окрестила мальчика,
как должно, и в воспитательный представила.
Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает. Другие так делают, что оставят младенца, не кормят, — он и сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше потружусь, пошлю в воспитательный. Деньги были,
ну и свезли.
—
Ну, а
как же, если я пожелаю взять земли? — сказал, улыбаясь, приказчик?
— Вот
какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее,
ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет.
Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда.
Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
—
Ну, что я слышу про тебя? Какие-то чудеса, — говорила ему графиня Катерина Ивановна, поя его кофеем тотчас после его приезда. — Vous posez pour un Howard! [Ты разыгрываешь из себя Говарда!] Помогаешь преступникам. Ездишь по тюрьмам. Исправляешь.
—
Ну, она умнее тебя. Ах,
какой ты дурак! И ты бы женился на ней?
— А вы приходите, но, пожалуйста, бескорыстно, — сказала она, улыбнулась улыбкой, силу которой она хорошо знала, и,
как будто окончив представление, опустила занавес: спустила вуаль. —
Ну, поедем, — она опять тронула зонтиком кучера.
—
Как раз все три типа сенаторов, — сказал он. — Вольф — это петербургский чиновник, Сковородников — это ученый юрист и Бе — это практический юрист, а потому более всех живой, — сказал адвокат. — На него больше всего надежды.
Ну, а что же в комиссии прошений?
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом.
Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время,
как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
—
Ну, если бы и я и все так,
как вы, не служили бы?
—
Ну, нет. Тут странно только то, что мы так мало знаем учение нашей церкви, что принимаем за какое-то новое откровение наши же основные догматы, — сказал Селенин,
как бы торопясь высказать бывшему приятелю свои новые для него взгляды.
— Она?
Ну, да я не буду осуждать. Но она не понимает его. Что же, неужели и он был за отказ? — спросила она с искренним сочувствием. — Это ужасно,
как мне ее жалко! — прибавила она, вздыхая.
— Ах! А видел ты эту…
ну,
как ее? — сказала графиня Катерина Ивановна.
— Здравствуйте, вот спасибо, что приехали, — начала она,
как только уселась на диван рядом с Лидией. —
Ну, что Верочка? Вы ее видели?
Как же она переносит свое положение?
Ну, а для молодых, невинных — всегда сначала берут невинных,
как Лидочка, — для этих первый шок ужасен.
— И прекрасно.
Ну, что Питер,
как на тебя действует, — прокричал Богатырев, — скажи, а?
Рассуждения эти напоминали Нехлюдову полученный им раз ответ от маленького мальчика, шедшего из школы. Нехлюдов спросил мальчика, выучился ли он складывать. «Выучился», отвечал мальчик. «
Ну, сложи: лапа». — «
Какая лапа — собачья»? с хитрым лицом ответил мальчик. Точно такие же ответы в виде вопросов находил Нехлюдов в научных книгах на свой один основной вопрос.
—
Ну, порядки. Да и жара же, — сказал брандмайор и, обратившись к пожарному, уводившему хромого буланого, и крикнул: — в угловой денник поставь! Я тебя, сукина сына, научу,
как лошадей калечить,
какие дороже тебя, шельмы, стоят.
—
Ну, твои дела
как? — обратился он к косоротому бледному человеку с обвязанной шеей.
Так что Наталья Ивановна была рада, когда поезд тронулся, и можно было только, кивая головой, с грустным и ласковым лицом говорить: «прощай,
ну, прощай, Дмитрий!» Но
как только вагон отъехал, она подумала о том,
как передаст она мужу свой разговор с братом, и лицо ее стало серьезно и озабочено.
—
Ну, вот таким манером, братец ты мой, узналось дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас,
как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
—
Ну, и без этого обойдемся, — сказал офицер, поднося откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова. — Позволите?
Ну,
как угодно. Живешь в этой Сибири, так человеку образованному рад-радешенек. Ведь наша служба, сами знаете, самая печальная. А когда человек к другому привык, так и тяжело. Ведь про нашего брата такое понятие, что конвойный офицер — значит грубый человек, необразованный, а того не думают, что человек может быть совсем для другого рожден.
—
Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том,
как поступить с этой женщиной, а также о больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
—
Ну, всё-таки
как же поступать теперь с ворами и убийцами, спросите у него.