И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой,
не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Неточные совпадения
Нового места
не выходило, но случилось так, что,
придя в контору, поставляющую прислуг, Маслова встретила там барыню в перстнях и браслетах на пухлых голых руках.
Он
пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он
не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом
не мог думать. Когда она входила в комнату, он,
не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы
не смотреть на нее.
— Когда мама устанет и прогонит вас,
приходите ко мне, — сказала она, обращаясь к Колосову и Нехлюдову таким тоном, как будто ничего
не произошло между ними, и, весело улыбнувшись, неслышно шагая по толстому ковру, вышла из комнаты.
— Конвойный, и то говорит: «это всё тебя смотреть ходят».
Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я вижу, что ему
не бумага нужна, а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
Не успела Маслова причесаться, как
пришел смотритель со свитой.
Счетчик этот,
не глядя на того, кто проходил, хлопнул рукой по спине Нехлюдова, и это прикосновение руки надзирателя в первую минуту оскорбило Нехлюдова, но тотчас же он вспомнил, зачем он
пришел сюда, и ему совестно стало этого чувства неудовольствия и оскорбления.
Смотритель, тот самый, который направил Нехлюдова в женское отделение, очевидно заинтересованный им,
пришел в это отделение и, увидав Нехлюдова
не у решетки, спросил его, почему он
не говорит с той, с кем ему нужно. Нехлюдов высморкался и, встряхнувшись, стараясь иметь спокойный вид, отвечал...
— Катюша! Я
пришел к тебе просить прощения, а ты
не ответила мне, простила ли ты меня, простишь ли ты меня когда-нибудь, — сказал он, вдруг переходя на ты.
— Я-то думаю: кто
пришел? А это сам барин, золотой ты мой, красавчик ненаглядный! — говорила старуха. — Куда зашел,
не побрезговал. Ах ты, брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство, вот сюда на коник, — говорила она, вытирая коник занавеской. — А я думаю, какой чорт лезет, ан это сам ваше сиятельство, барин хороший, благодетель, кормилец наш. Прости ты меня, старую дуру, — слепа стала.
И так понемногу
приходил народ в это положение, что он сам
не видит всего ужаса его и
не жалуется на него.
Когда он
пришел в дом, приказчик, особенно радостно улыбаясь, предложил обедать, выражая опасение, чтобы
не переварилось и
не пережарилось приготовленное его женой с помощью девицы с пушками угощение.
Как ни мало вкусно всё это было, Нехлюдов ел,
не замечая того, чтò ест: так он был занят своею мыслью, сразу разрешившею ту тоску, с которой он
пришел с деревни.
— А я вам доложу, князь, — сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что вы с ними
не столкуетесь; народ упрямый. А как только он на сходке — он уперся, и
не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя бы тот седой или черноватый, что
не соглашался, — мужики умные. Когда
придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь, говорил приказчик, — разговоришься — ума палата, министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой человек, заладит одно…
Письмоводитель, сухой, поджарый человек с беспокойными умными глазами,
пришел доложить, что Шустова содержится в каком-то странном фортификационном месте, и что бумаг о ней
не получалось.
—
Приду, если успею, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что когда-то близкий и любимый им человек Селенин сделался ему вдруг, вследствие этого короткого разговора, чуждым, далеким и непонятным, если
не враждебным.
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему
пришла мысль:
не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
— Ну, чудесно, что ты заехал.
Не хочешь позавтракать? А то садись. Бифштекс чудесный. Я всегда с существенного начинаю и кончаю. Ха, ха, ха. Ну, вина выпей, — кричал он, указывая на графин с красным вином. — А я об тебе думал. Прошение я подам. В руки отдам — это верно; только
пришло мне в голову,
не лучше ли тебе прежде съездить к Топорову.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью
пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем
не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Доктор,
не дослушав его, поднял голову так, что стал смотреть в очки, и прошел в палаты и в тот же день сказал смотрителю о том, чтобы
прислали на место Масловой другую помощницу, постепеннее.
— Снести в мертвецкую, — сказал околоточный. — А ты тогда
приходи в канцелярию, — распишешься, — прибавил он конвойному, который всё время
не отставал от арестанта.
Придем домой, пальцы раздуются, руки гудут, отдохнуть бы надо, а она,
не ужинамши, бежит в сарай, на утро свясла готовит.
Ее поражало то, что эта красивая девушка из богатого генеральского дома, говорившая на трех языках, держала себя как самая простая работница, отдавала с себя другим все, что
присылал ей ее богатый брат, и одевалась и обувалась
не только просто, но бедно,
не обращая никакого внимания на свою наружность.