Неточные совпадения
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей
не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он
не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям,
понимала его.
То же, что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки, что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от самых первых поставщиков этих товаров, никак
не могло служить — он сам
понимал — причиной признания своего превосходства.
Он в первый раз
понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи одним из тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил
не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.
Удивительное дело: с тех пор как Нехлюдов
понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он
не решился этого сделать.
Вчера он
понимал свое положение так, что
не было и сомнения, что она будет счастлива пойти за него; нынче он чувствовал себя недостойным
не только жениться, но быть близким с нею.
— Так-с, — сказал прокурор всё с той же чуть заметной улыбкой, как бы показывая этой улыбкой то, что такие заявления знакомы ему и принадлежат к известному ему забавному разряду. — Так-с, но вы, очевидно,
понимаете, что я, как прокурор суда,
не могу согласиться с вами. И потому советую вам заявить об этом на суде, и суд разрешит ваше заявление и признает его уважительным или неуважительным и в последнем случае наложит на вас взыскание. Обратитесь в суд.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было
понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто
не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то
не умрет, а останется здоровым.
Так
понимала жизнь Маслова, и при таком понимании жизни она была
не только
не последний, а очень важный человек.
Нехлюдов вспомнил всё, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и
понял, что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой
не охватывало его.
— Mнe Мика говорил, что вы заняты в тюрьмах. Я очень
понимаю это, — говорила она Нехлюдову. — Мика (это был ее толстый муж, Масленников) может иметь другие недостатки, но вы знаете, как он добр. Все эти несчастные заключенные — его дети. Он иначе
не смотрят на них. Il est d’une bonté [Он так добр…]…
— Как же, на деревне, никак
не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с той же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно так же как и он,
понимает всякие дела.
— Да нет же. Вы
поймите, что земля
не может быть предметом собственности отдельных лиц.
Приказчик тяжело вздохнул и потом опять стал улыбаться. Теперь он
понял. Он
понял, что Нехлюдов человек
не вполне здравый, и тотчас же начал искать в проекте Нехлюдова, отказывавшегося от земли, возможность личной пользы и непременно хотел
понять проект так, чтобы ему можно было воспользоваться отдаваемой землей.
— Мы очень хорошо
понимаем, — сказал беззубый сердитый старик,
не поднимая глаз. — В роде как у банке, только мы платить должны у срок. Мы этого
не желаем, потому и так нам тяжело, а то, значит, вовсе разориться.
— Даром землю отдам, только подпишись. Мало они нашего брата околпачивали. Нет, брат, шалишь, нынче мы и сами
понимать стали, — добавил он и стал подзывать отбившегося стригуна-жеребенка. — Коняш, коняш! — кричал он, остановив лошадь и оглядываясь назад, но стригун был
не назади, а сбоку, — ушел в луга.
Знал несомненно, что нужно было изучить, разобрать, уяснить себе,
понять все эти дела судов и наказаний, в которых он чувствовал, что видит что-то такое, чего
не видят другие.
«Да, да, — думал он. — Дело, которое делается нашей жизнью, всё дело, весь смысл этого дела непонятен и
не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я живу? Зачем была Катюша? И мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся моя последующая беспутная жизнь? Всё это
понять,
понять всё дело Хозяина —
не в моей власти. Но делать Его волю, написанную в моей совести, — это в моей власти, и это я знаю несомненно. И когда делаю, несомненно спокоен».
Бывший солдат тоже, казалось, мог бы
понимать дело, если бы
не был одурен солдатством и
не путался в привычках бессмысленной солдатской речи.
Общество разделилось на две партии: одна признавала выгодным и безопасным предложение барина, другая видела в этом подвох, сущность которого она
не могла
понять и которого поэтому особенно боялась.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел
понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид
не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него
не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
Но когда прошло известное время, и он ничего
не устроил, ничего
не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и
понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был
не только
не особенно умный и
не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Оказалось, что в нем ничего
не было отличающего его от других мало образованных, самоуверенных чиновников, которые его вытеснили, и он сам
понял это, но это нисколько
не поколебало его убеждений о том, что он должен каждый год получать большое количество казенных денег и новые украшения для своего парадного наряда.
Нехлюдов слушал,
не вступая в разговор, и, как бывший офицер,
понимал, хоть и
не признавал, доводы молодого Чарского, но вместе с тем невольно сопоставлял с офицером, убившим другого, того арестанта красавца-юношу, которого он видел в тюрьме и который был приговорен к каторге за убийство в драке.
Нехлюдов стал слушать и старался
понять значение того, что происходило перед ним, но, так же как и в окружном суде, главное затруднение для понимания состояло в том, что речь шла
не о том, что естественно представлялось главным, а о совершенно побочном.
Одно, что
понял Нехлюдов, это было то, что, несмотря на то, что Вольф, докладывавший дело, так строго внушал вчера ему то, что Сенат
не может входить в рассмотрение дела по существу, — в этом деле докладывал очевидно пристрастно в пользу кассирования приговора палаты, и что Селенин, совершенно несогласно с своей характерной сдержанностью, неожиданно горячо выразил свое противоположное мнение.
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно было ведено совсем
не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание
понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «
не то», чем служба и придворное назначение.
Нехлюдов по нескольким словам
понял, что они говорили про вторую новость петербургскую того времени, об эпизоде нового сибирского губернатора, и что Mariette именно в этой области что-то сказала такое смешное, что графиня долго
не могла удержаться.
Я
понимаю ваше чувство и
понимаю ее, — ну, хорошо, хорошо, я
не буду говорить об этом, — перебила она себя, заметив на его лице неудовольствие.
Но как только он задал себе этот вопрос, он тотчас же
понял, что, сочтя себя освобожденным и бросив ее, он накажет
не её, чего ему хотелось, а себя, и ему стало страшно.
Он сидел,
не облокотившись, прямо, на маленьком стуле и внимательно слушал ее, стараясь хорошенько
понять и хорошенько ответить. Настроение, вызванное в нем последним свиданием с Масловой, еще продолжало наполнять его душу спокойной радостью и благорасположением ко всем людям.
— Да, это было бы жестоко, но целесообразно. То же, что теперь делается, и жестоко и
не только
не целесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя
понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в таком нелепом и жестоком деле, как уголовный суд.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала
понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня
не было, отца я
не любила и девятнадцати лет я с товаркой ушла из дома и поступила работницей на фабрику.
Розовский, очевидно,
не в силах был
понять того, что его ожидало, и, как будто торопясь, пошел, почти побежал вперед всех по коридору.
Нехлюдов знал уже про это дело, так как тот же арестант неделю тому назад сообщил ему про этот обмен. Нехлюдов кивнул головой в знак того, что он
понял и сделает, что может, и,
не оглядываясь, прошел дальше.
К религии он относился так же отрицательно, как и к существующему экономическому устройству.
Поняв нелепость веры, в которой он вырос, и с усилием и сначала страхом, а потом с восторгом освободившись от нее, он, как бы в возмездие за тот обман, в котором держали его и его предков,
не уставал ядовито и озлобленно смеяться над попами и над религиозными догматами.
— Простите, — сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это
не «прощайте», а «простите», Нехлюдов
понял, что из двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а, уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним.
Всё то страшное зло, которое он видел и узнал за это время и в особенности нынче, в этой ужасной тюрьме, всё это зло, погубившее и милого Крыльцова, торжествовало, царствовало, и
не виделось никакой возможности
не только победить его, но даже
понять, как победить его.
Нехлюдов
понял теперь, что общество и порядок вообще существуют
не потому, что есть эти узаконенные преступники, судящие и наказывающие других людей, а потому, что, несмотря на такое развращение, люди всё-таки жалеют и любят друг друга.
Он
не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая,
понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но
не сознавал вполне и
не верил. Теперь же он сознавал и верил.